За стенами города. Дезертир Ведерников
Шрифт:
Однако приближался комендантский час. Простились.
Вадим покинул бы друга с иным настроением, если бы Варвара, прощаясь, не рассказала, что сегодня в столовой, — после окопов она вернулась на прежнее место работы, — напрасно ждали на завтрак слушателей командирских курсов. По столам уже тарелки расставили, но никто так и не пришел. Стали звонить. Ответили: ночью курсантов подняли по тревоге, в казарме — ни души…
После теплого дня город уже остыл. Не только сегодня — с начала войны Вадим домой возвращался поздно. Мысли, отвязанные от цеховой суеты, разбредались. К рассеянному равнодушию к текущей за окнами трамвая жизни примешалась тревога. Темнота перспектив: что будет с тобой, что будет с другими, — настораживала.
Дома за ужином, как всегда, рядом с тарелкой расположил блокнот, в котором не спеша набросал план на завтрашний день. Нужного оборудования не хватало, для обработки деталей приходилось приспосабливать другие станки, заменять материалы; в цех прибегали конструкторы внести в чертежи изменения — и каждый раз при осложнениях ему удавалось найти выход из положения. Он нравился сам себе. Немногие, оказалось, были способны действовать в таких условиях.
Главный инженер завода Курагин не скрывал своего презрения к тем, кто шел к нему с жалобами на отсутствие прежнего порядка. Он говорил: «Мне нужны инженеры не с еврейским или славянским профилем. Мне нужны специалисты широкого профиля, которые могут все!». Этот каламбур широко тиражировался по заводу, внося в отношения между итээровцами некоторые новые нюансы.
Стали выдвигаться люди, прежде незаметные, которых ответственность не пугала. При надобности они ставили свою подпись под бумагами, требовавшими выполнения малореальных приказов в малореальные сроки. К этим людям Ведерников причислил и себя. Его дважды приглашали на технический совет при главном инженере. Для него, не проработавшего на прославленном заводе и двух лет, это значило немало. В последние дни начальник цеха начал поглядывать на своего подчиненного с неудовольствием, что Ведерников объяснил себе тем, что, видимо, его скоро переведут из цеха в отдел главного технолога.
День начался без происшествий. Но перед обедом по цеху объявили: всем выходить во двор, будет заводской митинг. Ведерников запустил руку в ящик стола, нащупал завернутые в бумагу бутерброды, пробормотал: «Нашли время митинговать!». Чтобы потом не тратить время на обед, решил перекусить на митинге.
Во дворе уже привычная картина: плакат, трибуна под красным ситцем, на эстраде первые лица завода. От цеха выступил Журавлев, неплохой фрезеровщик из пожилых. Он сказал, что первым возьмет винтовку, чтобы защитить родной завод и город от фашистских извергов. После него говорил начальник цеха, — оказывается, Егор Алексеевич Кудрявцев был участником Гражданской войны, был ранен, болел тифом, голодал. «Враг скоро изведает мощь ударов пролетарской гвардии».
Ведерников привык к тому, что язык эпохи состоял из повторяющихся связок слов, метафор и гипербол. Подумал, кому-нибудь стоило бы сказать: «Меньше слов — побольше дела». Сам он публично не выступает и выступать никогда не будет, если, конечно, не коснется его профессиональных проблем. Жевал бутерброд и с чувством солидарности наблюдал за главным инженером. Курагин неловко переминался, смотрел на часы и вообще неважно выглядел.
Большинство выступало по заданию или по обязанности своего положения. У Ведерникова больший интерес вызывали слушатели, которых речи, состоящие из набивших оскомину слов, приводили в волнение: они начинали оглядываться, как бы проверяя, такими ли же извергами считают немцев стоящие рядом с ними, так ли другие негодуют на «посягательства своры захватчиков на колыбель революции». «Свора прихвостней», «колыбель революции», «пролетарское знамя», «все как один отдадим свои жизни», «враги покусились на самое дорогое…» — подобные слова, инженер видел, приводили этих людей в исступленное состояние. Они поднимали руки, требовали слова, с прерывающимся дыханием, не договаривая фраз, произносили с трибуны те же самые слова и, обессиленные, под
Человек в гимнастерке зачитал какое-то письмо, и митинг закончился. Ведерников вернулся в конторку, через стекла которой был виден весь механический цех, сделал несколько неудачных телефонных звонков и стал ждать, когда станочники вернутся на свои рабочие места. Уже тогда у него было ощущение, что он чего-то не понял, что-то упустил, — возможно, в письме, которое зачитал человек в гимнастерке, содержалось что-то особое. Но это ощущение только злило: время идет, а работа еще не возобновилась. Он представил себя выступающим на митинге. «Даже сейчас, — сказал бы он, — когда идет кровопролитная война, мы продолжаем тратить массу времени на пустую болтовню!»
Через цех к выходу шел начальник цеха. Инженер отвернулся, чтобы не показывать своего раздражения — он никогда не опускался до жалоб на рабочих. Кудрявцев заметил его, приоткрыл дверь конторки и буркнул:
— А вы что?..
Ведерников поднялся, пожал плечами. Ему было трудно представить, что сейчас может происходить что-то более важное, чем работа. Не без злого любопытства последовал за начальником.
За время недолгого отсутствия Ведерникова на мощеном заводском дворе многое изменилось. Появились столы, покрытые красной бумагой. К этим столам выстроились очереди, в которых стояли те, кого он ожидал в цехе. В стороне приткнулись к стене два крашенных защитной краской грузовика. С одного из них подходившим выдавалась кипка обмундирования, с другого — винтовка с патронташем.
С начала войны объявлялось два призыва, в армию ушли добровольцы, в июле на многих заводах в народное ополчение проводили тех, без кого производство могло обойтись. Сейчас, Ведерников видел, производство просто остановится, — лишь жиденькая цепочка людей, пожилых и, видимо, имеющих инвалидность, стали возвращаться в цех…
Кудрявцев занял очередь к одному из красных столов, отклонив приглашение подчиненных пройти вперед, — он стал будто ниже ростом и миролюбивее выражением своего широкого лица. Ведерников занял место рядом с ним, потому что не представлял, кто бы еще мог ему объяснить, что же в конце концов на их глазах происходит, а происходило, по его мнению, издевательство над здравым смыслом.
— Егор Алексеевич, — вполголоса спросил Ведерников, — я правильно понял: весь цех прекращает работу?
Кудрявцев с чувством покивал и отвернулся.
Черт знает что! То, что видел Ведерников, выходило за границы здравого смысла. Еще вчера на планерке говорили, что суда нужны флоту как воздух! И о запросе наверх: нельзя ли вернуть производству металлистов, которым нет замены, — их список уже составлен. В газетах писали: «Каждого солдата современной армии в тылу должны обеспечивать не менее десяти квалифицированных рабочих».
Ведерников выдвинулся вперед, чтобы заглянуть в глаза начальника цеха.
— Вы что-то хотели сказать? — напал Кудрявцев на инженера.
— Егор Алексеевич, как вы к этому относитесь?
Кудрявцев выдержал длинную паузу, прежде чем огрызнуться:
— Перестаньте же наконец!..
Здесь не было человека, которому Ведерников мог бы высказать то, что думал.
Нужно было срочно осмыслить новое положение. За несколько минут рассыпался весь строй жизни. Не без горького злорадства Ведерников вспомнил про свой эскиз топливной системы для запущенных в серию бронекатеров. «Ударим новой топливной системой по коварному врагу!» — усмехнулся инженер, рассматривая затылок начальника цеха.