За стенами города. Дезертир Ведерников
Шрифт:
Ведерникову происходящее показалось нелепым. Ведь он как раз просит ее подтвердить, что он, Ведерников Вадим Сергеевич, до двадцать первого марта с.г., не отлучаясь, проживал по настоящему адресу.
— Дура, — сказал тихо. — И уже из коридора крикнул: — Вшивая дура!
Ведерников знал, что опаздывает, но тревоги не испытывал, потому что чувствовал себя руководителем проекта.
Он опаздывал — и все опаздывали: опаздывали эвакуируемые, многих из них привозили на санках, некоторые вообще не смогли прибыть. Размещение людей по машинам нарушилось. С колонной
Ведерников прошел вдоль колонны. Для него названия отправителей, нанесенные на ящиках: «Завод Карла Маркса», «Невский машиностроительный», «ГОМЗ» — звучали, как аккорды большого симфонического оркестра. Его, высокого, в приличном пальто с барашковым воротником и в шляпе, никто не останавливал, а начальник колонны даже кивнул.
Темнело. Наконец в голове колонны помигали синим фонариком и просигналили клаксоном. «Зисы» тронулись. Инженер подошел к последней машине. В кабине заметил женщину с грудным ребенком. В кузове, накрытом брезентовым тентом, громоздилось несколько больших ящиков. За ними были видны головы пассажиров, их лица невозможно было разглядеть.
— Я не могу больше ждать, — заговорил водитель, выходя из кабины. — Нет двоих. А ваша фамилия, товарищ, Голубев?
Ведерников был недоволен сомнением в своей миссии:
— Ну что за вопрос! Вы правильно сделали, устроив женщину с ребенком в кабине. — При этом думал о Маше-продавщице и Лизаньке. — Помогите мне залезть.
Шофер подтолкнул нового пассажира, и Ведерников оказался на третьей лавке.
— Все будет хорошо, все будет хорошо, — пообещал он тесно сидящим людям.
Машина, тяжело покачиваясь, тронулась в путь. Так же закачались на лавках люди.
— Поехали, — чуть слышный шепот прошел под брезентом.
Сидящая рядом с Ведерниковым женщина перекрестилась.
За спиной кто-то спросил:
— Товарищи, мы будем получать в пути горячее какао и куриный бульон?
Ведерников задумался. Он представил путь колонны: ночь, плохая дорога, обстрел, сотни людей выбираются из машин с кружками на снег, толкаются, ругаются, падают, бренча своими посудинами…
«Слухи о какао и курином бульоне может распространять только немецкая агентура, чтобы устроить на дороге хаос», — подумал он.
Грузовик уже миновал городские окраины, когда инженер обернулся туда, откуда услышал про заманчивую кормежку:
— Если будете болтать лишнее, я вас сдам куда следует…
Попутный ветер забрасывал под тент выхлопную вонь. На повороте эвакуированных бросало в сторону, пока восстанавливали порядок в рядах полумертвых тел, машину бросало в другую сторону. «Вы что, не можете удержаться?» — готов был сказать Ведерников соседу справа, когда прямой, тяжелый, как памятник, тот навалился на него, но вот уже соседку слева он пытается удержать плечом.
Колонна выехала на проложенную через лес дорогу, освещаемую ровным светом луны; когда луна скрывалась за облаками, казалось: за бортом кузова пропасть. Ведерников погрузился в дремоту, спутавшую
Ведерников продремал тот момент, когда машина остановилась. Шофер дергал задний борт и спрашивал: «Живые есть?». Выплывшая из-за туч луна обрисовывала положение. Недавно дорогу разбомбили, и был сделан объезд. Потом дорогу восстановили, но шофер в темноте свернул на объезд, который от снега не расчищали. Сразу стало ясно, каким был ночной мороз.
— Я выйду на дорогу, — оповестил пассажиров шофер. — Надо просить, чтобы нас кто-нибудь выдернул на большепутку.
Сейчас, при луне, казалось неправдоподобным, что можно было ошибиться дорогой.
— Никуда вы не пойдете, — начал распоряжаться Ведерников. — У вас есть лопата? — И слез с машины.
Шофер был на голову ниже Ведерникова.
— У вас есть лопата или ее нет? — повторил инженер с угрозой.
«Правильно, правильно!» — послышались женские голоса из-под брезента.
— Нам самим не выбраться, — прокричал шофер. — Без буксира — хана.
— Я повторяться не буду, — сказал Ведерников: — Положение серьезное. Все замерзнем.
Шофер гремел дверцей кабины, что-то озлобленно бормотал. В кузове тихо спорили. Появились еще два помощника. Лицо одного изуродовала цинга, он не дышал, а стонал. Второй молча встал рядом с Ведерниковым.
Ведерников, разбрасывая лопатой снег, скоро взмок от пота, руки дрожали, пелена застилала глаза. И в то же время как-то странно мерз: будто руки и ноги все больше отделялись от него. Второй взял у него лопату. С получужими конечностями Ведерников отправился к елкам за лапником. Шофер, продолжавший источать ругательства, вручил ему ножовку, сперва проверив, как пойдет дело.
«В таких случаях, — подумал Ведерников, — когда рядовые рабочие проявляют инициативу, их всегда нужно поощрять, лучше всего премиями. Они не обязаны проявлять инициативу. Другое дело мы, инженеры: нам за это платят зарплату».
Около машины копошились еще несколько фигур. Шофер перед посадкой предложил Ведерникову перебраться из кузова в кабину.
— Занять место женщины? с ребенком?..
— Никакого ребенка нет! — Шофер объяснил: на руках у женщины труп ее давно умершего ребенка.
Ведерников пожал плечами:
— Товарищ, не будем ее трогать.
Подминая еловые лапы, машина вернулась на главную дорогу. В кузове мертвая дремота вновь овладела Ведерниковым. Он не слышал хлопков шрапнели, рвавшейся на сороковом километре трассы. Дважды шофер останавливал грузовик, теряя уверенность в дороге, но и этого Ведерников не заметил. В темноте шептали, ныли, молились. Слышал: «Он умер, он умер…». Он не знал, говорили ли о нем или о ком-то другом. Вот сейчас, в этот момент, он жив или уже отходит все дальше и дальше в несуществование, как отделялись за работой руки и ноги? Он мысленно сопровождал тех, кто уже не способен был качаться на лавке со всеми и уже не закрывал бока соседей от холода.