За стенами собачьего музея
Шрифт:
Я сделал глубокий вдох и открыл первую страницу. И почти тут же начал улыбаться, поскольку моим глазам предстало обычное для такого рода изданий оргазмическое предисловие какого-то тамошнего графомана, изложенное на глупейшем и ужасающе ломаном английском еще более косноязычным переводчиком.
«Сару устремилась в конец двадцатого века со скоростью, переходящей все границы. Она всегда была своего рода белой вороной среди других братских государств Среднего Востока, но с середины семидесятых, когда султан приступил к осуществлению своего первого Шестилетнего Плана, уже ничто не могло удержать страну от использования своих явных преимуществ в виде богатейших залежей разнообразных полезных ископаемых, нефти, природного газа и восхождения благодаря им на гораздо более высокую ступень наряду с самыми передовыми государствами мира».
И вот такая каша была размазана на двадцати с лишним мучительных страницах, однако я прочитал их все до единой, лишь время
Контраст между проносящимся за окном Лос-Анджелесом и видами на украшающих книгу фотографиях был просто поразителен. Как и все арабские страны, в которых мне довелось побывать, подлинная Сару, по-видимому, была очаровательным куском песчаной пустыни, настоящим царством пустоты и неземной тишины, местом, будто нарочно созданным для религиозных фанатиков, получивших полный набор пустынь, куда можно удалиться от мира в поисках Бога; страной, где уже три тысячи лет назад люди разводили костры и где, стоя на обдуваемой всеми ветрами вершине горы, можно было видеть проходящие внизу караваны верблюдов или темнеющие на горизонте палатки бедуинов. Я сразу вспомнил свою поездку в Иорданию, где я видел и всего в какой-нибудь сотне миль от Аммана и позже, в глубине страны среди песчаных барханов Вади-Рума неподвижно застывших на обочине шоссе людей. Невозмутимые, как мертвые святые, они как будто никуда не направлялись и ниоткуда не шли. Они просто были там, и, возможно, всегда. Это поразило меня и показалось одновременно и жутковатым, и чудесным; как бы намекая на то, что, знай я хоть немного о законах их существования, я наверняка узнал бы много нового и очень важного о жизни вообще. В них не было заметно и следа того безысходного отчаяния или гневного безумия, которыми всегда отмечены лица неподвижных фигур, медленно угасающих на темных углах Лос-Анджелеса, да и других американских городов.
К сожалению, книга изобиловала еще и фотографиями никак не вписывающихся в ландшафт неуклюжих ультрасовременных зданий, мгновенно выросших, как грибы, стоило только сорок лет назад открыть в Сару бездонные нефтяные моря.
Один из султанов, скажем, имел какую-то неосознанную тягу к социалистическим идеям. Поэтому один из его министров пригласил любимого архитектора Вальтера Ульбрихта note 58 по имени Феликс Ферхер, и тот построил университетский комплекс, который выглядел так, словно располагался посреди какого-нибудь Волгограда, а не пустыни. Но вот что, при виде помещенных в книге фотографий прочих бесстыжих недоносков (причем спроектированных чертовски известными людьми!) особенно разозлило меня: я точно знал, все это возникло. Архитекторы либо вытащили из тумбочки старье, которое за ненадобностью валялось там долгие годы, или, радостно потирая руки, думали: черт возьми, вот, наконец представился случай воплотить в жизнь мои самые безумные идеи! Ведь, что бы я им ни предложил, они все равно построят это, да еще и заплатят мне целое состояние. И плевать таким творцам было на людские потребности, тамошнюю географию и функции, которые этим зданиям предстояло выполнять на протяжении многих лет. Уоттон note 59 , перефразируя Витрувия note 60 как-то заметил: «Настоящая постройка должна обладать тремя достоинствами: Удобством, Прочностью и Красотой». А то, что циники или негодяи типа Ферхера нагромоздили в местах вроде Сару, украсило исключительно их банковские счета, или явилось данью прихоти, а на все прочее им было попросту плевать.
Note58
Вальтер Ульбрихт (1893-1973) — глава немецкой компартии и первый руководитель ГДР, убежденный сталинист. Оставался «у руля» государства до самой смерти, хотя тремя годами раньше был смещен с поста генерального секретаря. А вот с его «любимым архитектором» проблема: Феликс Ферхер не фигурирует ни в одном источнике и, видимо, придуман Кэрроллом.
Note59
Генри Уоттон (1568-1639) — английский поэт, дипломат и знаток искусства, друг Джона Донна (ок. 1572-1631) и Джона Мильтона (1608-1674). В 1604-1623 гг., с перерывами, служил послом в Венеции, что способствовало развитию значительно более тонкого художественного и архитектурного вкуса, нежели у большинства современников. Свои взгляды Уоттон коротко и ясно изложил в книге «Основы архитектуры» (1624). Является автором знаменитого определения: «Дипломат — это честный человек, посылаемый за границу, дабы лгать во благо своей страны».
Note60
Витрувий (полное имя Марк
Заложив книгу указательным пальцем и захлопнув ее, я дал себе клятву: какое бы здание мне не пришлось проектировать для султана Сару, оно вместит в себя все, что мне удастся узнать о его стране, о народе, о культуре. Разумеется, под проектом будет красоваться подпись Радклиффа, но в отличие от всех предыдущих моих работ, здесь эта подпись будет совсем крошечной и в самом низу. Может быть, чтобы отыскать ее даже придется воспользоваться увеличительным стеклом. Я снова вспомнил тех загадочных людей на дороге посреди пустыни. Сделай же для них что-нибудь. Сделай нечто такое, чтобы они могли и дальше стоять там, но уже с чувством удовлетворения в душе.
Полет до Вены оказался довольно забавным и прошел практически без приключений. Вот только заталкивать Кумпола в его клетку тюрьму пришлось аж трем грузчикам, и им явно пришлось совсем не по душе то, что пока они возились с ним, он то и дело портил воздух. Ах, какая зловонная месть!
Далее, султан пожелал, чтобы из Вены мы на его личном самолете отправились в Зальцбург, а уже оттуда машина должна была доставить нас в Целль-ам-Зее, но мы с Фанни единодушно решили, что лучше проведем пару дней в Вене, а потом самостоятельно доберемся до его владения в горах поездом.
Фанни не знала, но на самом деле у меня была еще одна причина ненадолго задержаться в австрийской столице. В Вене жил человек, который оставался с Венаском до самой кончины последнего. Этого человека звали Уокер Истерлинг, и мне очень хотелось узнать от него о последних днях жизни старика. В свое время имен-но Истерлинг позвонил мне из больницы в Санта-Бар-баре и сообщил о том, что у Венаска был удар и теперь он лежит в коме. Но, когда мы с Сидни примчались туда среди ночи, я был слишком расстроен, чтобы подробно и спокойно расспрашивать о подробностях.
Человек обычно склонен заранее мысленно представлять себе место, где он никогда раньше не бывал, и прикидывать, на что оно может быть похоже. Хотя образы, созданные моим воображением, редко соответствовали действительности, мне всегда бывало интересно, насколько в своих догадках я окажусь далек от истины. В данном случае, Вена, по Радклиффу, должна была оказаться «городом из путеводителя», этакой комбинацией музея под открытым небом и уютного винного погребка.
Бывают «города из путеводителя» и «живые города». Последние можно посещать, имея при себе лишь бумажник и карту, но после нескольких дней прогулок по городу, трапез и ночлегов начинаешь «въезжать»; чувствовать и понимать его своеобразие и величие без всяких гидов или экскурсий с посещением достопримечательностей. Таковы, например, Лондон, Венеция, Афины.
В свою очередь, «города из путеводителя» крайне суровы и требовательны — досужим бездельникам в них делать нечего. Чтобы как следует узнать такой город, вы просто непременно должны кое-что испытать на себе: пройтись по такой-то улице, насладиться благоуханием такого-то сада, побывать в таком-то соборе (см. страницу 82 путеводителя). Посмотреть работы Микеланджело, побывать в доме Моцарта, увидеть шпагу Наполеона. Самые расхожие слова здесь это «неотъемлемый», «экстравагантный» и «трагичный». Кроме того, перед отъездом вам предстоит выдержать выпускной экзамен. Вопросы есть?
Первое, что меня удивило в Вене, так это встретивший нас за зоной таможенного контроля все тот же улыбчивый шофер, который отвозил нас в аэропорт в Лос-Анджелесе. То ли у нас случилось «дежа вю», то ли у него здесь имелся брат-близнец.
Он подхватил наш багаж, с трудом выволок его на улицу и, поставив на край тротуара, знаком дал нам понять, что сейчас подгонит машину. После этого, улыбнувшись особенно широко, он рысцой бросился к расположенной в нескольких сотнях футов от здания аэропорта стоянке.
— Похоже, в Сару таких ребят штампуют пачками. Фанни тем временем принюхивалась, как хорошая охотничья собака.
— Чем это тут пахнет? Никак не могу понять.
Над нами простиралось чистое голубое небо, было солнечно и прохладно. Где-то вверху с ревом пронесся удаляющийся самолет.
— Похоже на запах травы. Как будто недавно косили лужайку.
— Точно! Довольно странно. Когда, интересно, ты последний раз бывал в аэропорту, где бы пахло травой?
В город мы мчались по типичному соединяющему аэропорт с городом шоссе, вот только здесь оно отличалось от прочих тем, что с обеих сторон было обсажено зеленью, а через некоторое время стал виден Дунайский канал. И только когда мы миновали, один за другим, дорожные указатели с надписями «Прага» и «Будапешт» стало ясно, насколько далеко нас занесло на восток.