За стенами

Кристи Агата

Когда она повернула холст к свету, у нее вырвалось удивленное восклицание.

Он был незакончен – просто грубый набросок. Женщина, или скорее девушка, в возрасте не более двадцати пяти – двадцати шести лет, как мне показалось, сидела, слегка подавшись вперед и подперев рукою подбородок. Меня сразу же потрясли две вещи: необыкновенная живость портрета и его поразительная жесткость. Эверард написал его с какой-то мстительной силой. Даже сама поза девушки казалась извращенной – она словно подчеркивала в ней всякий оттенок неуклюжести, грубости, всякий острый

угол. Это был этюд в коричневых тонах – коричневое платье, коричневый фон, карие глаза с тоскливым, жаждущим взглядом. Жажда вообще была преобладающим настроением в картине.

Миссис Ламприер несколько минут молча разглядывала ее. Затем окликнула Эверарда.

– Алан, – позвала она. – Подите сюда. Кто это?

Эверард послушно приблизился. Я заметил, как лицо его залила краска досады, которую он не сумел вполне скрыть.

– Это всего лишь подмалевок, – промолвил он. – Не думаю, чтоб я взялся когда-нибудь довести его до конца.

– Кто она такая? – спросила миссис Ламприер.

Эверарду явно не хотелось отвечать, и его нежелание было для миссис Ламприер слаще меда, ибо она из принципа всегда была убеждена в самом худшем.

– Одна моя приятельница. Некто мисс Джейн Хоуворт.

– Я никогда не встречала ее тут, – заметила миссис Ламприер.

– Она не ходит на эти показы. – Он умолк на мгновение, потом прибавил: – Она крестная мать Винни.

Так звали его пятилетнюю дочь.

– В самом деле? – заинтересовалась миссис Ламприер. – А где она живет?

– В Бэттерси. На квартире.

– В самом деле, – повторила миссис Ламприер и осведомилась затем: – Что же она вам сделала?

– Мне?

– Вам. Что вы вдруг стали таким… беспощадным.

– Ах, это! – он рассмеялся. – Видите ли, она не красавица. Я же не мог из дружеских побуждений сделать ее красивой, верно?

– Вы сделали как раз обратное, – возразила миссис Ламприер. – Вам удалось подчеркнуть каждый дефект, преувеличить его. Вы пытались сделать ее уродливой, но вам это не удалось, мой мальчик. Этому портрету, если вы закончите его, суждена долгая жизнь.

Эверард казался раздраженным.

– Он неплох, – небрежно заметил он, – для этюда, только и всего. Но, разумеется, он ничто в сравнении с портретом Изобел. Эта вещь намного превосходит все, что я когда-либо сделал.

Последние слова он произнес с нажимом и вызывающе. Мы оба промолчали.

– Намного превосходит, – повторил Эверард.

Кое-кто из окружающих подошел к нам поближе. Им также удалось бросить взгляд на набросок.

Послышались возгласы, замечания. Атмосфера постепенно разрядилась.

Таким образом я и услышал впервые о Джейн Хоуворт. Позднее мне довелось встретиться с нею – дважды. Мне довелось также выслушать от ее ближайших друзей самый подробный рассказ о ее жизни. Многое мне суждено было узнать от самого Алана Эверарда. Теперь, когда их обоих уже нет в живых, полагаю, настала пора дать опровержение тем россказням, которые столь деятельно принялась распространять миссис Ламприер. Что-то в моей истории вы, если угодно, можете счесть домыслом и будете

не так уж далеки от истины.

Когда гости разошлись, Алан Эверард вновь повернул портрет Джейн Хоуворт лицом к стене. Изобел вернулась в комнату и остановилась рядом с ним.

– Как ты считаешь, успешно? – задумчиво спросила она. – Или не очень?

– Ты о портрете? – быстро переспросил он.

– Нет, глупый, о вечере. Портрет, безусловно, снискал успех.

– Это лучшая из моих вещей, – с вызовом заявил Эверард.

– Наши дела идут на лад, – сообщила Изобел. – Леди Чармингтон хочет, чтобы ты написал ее.

– О господи! – Он нахмурился. – Я никогда не был модным портретистом, ты же знаешь.

– Так станешь. Ты доберешься до самой вершины древа.

– Не то это древо, на которое я бы хотел взобраться.

– Но, Алан, дорогой, как же нам еще добыть кучу денег?

– А кому нужна куча денег?

– Мне, например, – улыбаясь, произнесла она.

Он тотчас почувствовал себя виноватым, пристыженным. Если бы она не вышла за него замуж, у нее бы уже в достатке имелись деньги. Кому, как не ей, их желать? Только известная доля роскоши была бы достойной оправой ее красоте.

– В последнее время мы не так уж бедствуем, – тоскливо проговорил он.

– Да, верно, но счета накапливаются так быстро. Счета – вечно эти счета!

Он принялся расхаживать по комнате.

– Ах, оставь! Я не желаю писать леди Чармингтон! – выпалил он тоном обиженного ребенка.

Изобел слегка улыбнулась. Она неподвижно застыла у камина. Алан прекратил свою беспокойную беготню и приблизился к ней. Что такое было в этой женщине – в ее спокойствии, в ее инертной силе, – что притягивало его точно магнитом? Как она хороша: руки, будто выточенные из мрамора, золото волос и эти губы – алые, сочные губы…

Он поцеловал их – почувствовал, как они приникли к его губам. Что еще могло иметь значение? Что за власть таилась в Изобел, что за утешение, заставляющее забыть обо всем на свете? Она будто укутывала в пелену своей прекрасной безмятежности и умела удержать его в ней убаюканным, счастливым. Словно мак и мандрагора; и вы уплывали по темному озеру в полном забытьи.

– Я напишу леди Чармингтон, – уже соглашался он. – Что в том такого? Немного поскучаю – но, в конце концов, художникам тоже надо есть. «Вот художник мистер Потс, а вот жена художника мистера Потса и художника мистера Потса дочурка» – всем им надо на что-то жить.

– Глупый мальчишка! – отозвалась Изобел. – Кстати, о дочке – тебе следовало бы навещать хоть иногда Джейн. Она заезжала сюда вчера и сказала, что не видела тебя уже несколько месяцев.

– Джейн сюда заезжала?

– Да, повидать Винни.

Алан досадливо отмахнулся.

– Она видела твой портрет?

– Да.

– И что же она о нем думает?

– Она сказала, что он великолепен.

– Так!

Он нахмурился, погрузившись в свои мысли.

– Похоже, миссис Ламприер заподозрила тебя в преступной страсти к Джейн, – заметила Изобел. – У нее нюх на такие вещи.