За свободу
Шрифт:
— Да, ты виновата в том, что заставляешь меня расплачиваться за твои развлечения! — воскликнула Сабина, и ее голубые глаза гневно заблестели сквозь слезы. Габриэла промолчала.
— Если бы ты еще любила его!
Габриэла остановила на ней свой мрачный взор.
— Любила? — переспросила она, растягивая слово. И, немного погодя, закончила: — Какой вздор!
— Но для меня далеко не вздор! — произнесла Сабина дрожащими губами. — Тебе, конечно, все равно. Ты так люто ненавидишь крестьян; как же ты можешь любить их вождя?
— Да, ты права, — согласилась Габриэла и соскользнула с насыпи на землю. — Да, я ненавижу их так, как ненавидела бы самое
Природная доброта одержала верх над ревностью в сердце Сабины, и она воскликнула:
— Ах, прости меня, я и не подумала об этом. Но разве здесь ты не у себя дома? Разве ты для нас не родная? Что нам до того, богата ли ты или бедна? Почему ты хочешь нас покинуть?
У Габриэлы чуть было не вырвалось опять: «Да потому что мне с вами до смерти скучно!» — но она сдержалась и, выпрямившись, сказала:
— Ты предлагаешь мне милостыню? Да, да, милостыню, хоть и от любящего сердца. Никогда! Ни за что на свете не соглашусь я жить бедной здесь, где меня знали богатой. А теперь, прошу тебя, пусть все это останется между нами, и не будем больше говорить об этом.
— Напротив, будем говорить, чтобы высказаться до конца. Я должна побороть в тебе эту гордость! — вскричала Сабина.
— Вот идет мой опекун, — прервала ее Габриэла. — Интересно, что привело его в столь поздний час.
Они направились к старому клену, под которым сидели супруги фон Муслор. Те поднялись, приветствуя гостя.
— Мои новости не составляют тайны, — отвечал тот на вопрошающий взор хозяина и поздоровался с Сабиной и своей питомицей. — У меня только что был Иероним Гассель.
— Как, он уже вернулся из Швейнфурта? — воскликнул изумленный Муслор.
— Ландтаг распущен. Полный провал. Едва собравшись, они разошлись, ничего не сделав.
— А Менцинген?
— Тоже вернулся. Гассель приехал вместе с ним и Гейером фон Гейерсбергом. Сейм отрядил их в качестве посредников к маркграфу Казимиру для заключения мира между ним и крестьянами. Они будут ждать указаний, когда его светлости будет угодно их принять.
При упоминании о Флориане Гейере лицо прекрасной Габриэлы побледнело, а потом залилось пламенем. Сабина, которая тоже зарделась, поспешила уйти в дом позаботиться об угощении Конрада Эбергарда. Когда через некоторое время она вернулась, неся кубок и тарелку печенья с пряностями для возбуждения аппетита, Габриэла уже исчезла. Позже Сабина увидела, как ее подруга вышла из увитой жимолостью беседки и направилась в дом. Хотя еще было рано, Габриэла легла в постель, и когда через час Сабина пришла в их общую опочивальню, ей показалось, что та крепко спит.
На следующий день, в канун троицы, в городе почти не чувствовалось праздника. Известие о роспуске ландтага и распространившийся в последнюю минуту слух о том, что внутренний совет отозвал представителей города из Вюрцбурга, вселили смутную тревогу в сердца. Людям казалось, что, уносимые в утлой ладье мощным потоком событий, они с каждой минутой все быстрей и быстрей приближаются к чудовищному водовороту. На рынках почти не видно было крестьян. Зато праздник привлек в город массу нищих. Среди них было немало примелькавшихся лиц, которые появлялись в Ротенбурге, не пропуская ни воскресенья, ни праздника, облюбовывали
Этого патриарха оборванцев увидел Флориан Гейер у дверей дома фон Менцингена, выйдя поутру, чтобы посетить доктора Дейчлина и командора Христиана. Пока он вынимал из-за пояса кошелек, чтобы достать монету, нищий протянул ему сложенную вдвое записку. «Прочтите, ваша милость», — прошептал он и хотел было удалиться, но Флориан Гейер удержал его и спросил, кто его прислал.
— Должно быть, тот, кто писал, с позволения вашей милости, — отвечал, прикидываясь дурачком, старик. Флориан Гейер быстро пробежал записку, содержавшую лишь несколько слов: «Мне необходимо говорить с Вами. Приходите в шесть часов в церковь доминиканского монастыря». Когда он поднял голову, нищего уже и след простыл.
Сообщения Каспара Христиана и проповедника собора св. Иакова о настроениях, господствующих в Ротенбурге, заставили Флориана Гейера призадуматься. Под вечер он снова вышел из дому, чтобы наконец лично познакомиться с Максом Эбергардом. Благоприятное впечатление, сложившееся о молодом человеке по его письмам, подкрепил Вендель Гиплер, но особенно горячего защитника Макса встретил Флориан в лице Эльзы, когда упомянул о нем в разговоре.
При виде дорогого гостя Макс Эбергард порывисто вскочил из-за своего рабочего стола и, назвав Гейера по имени, протянул ему обе руки. Эльза видела, как подъезжали к ратуше послы, и подробно описала внешность рыцаря Максу.
— Разве вы знаете меня в лицо? — спросил Флориан Гейер, несколько удивленный. Макс смутился, а его гость улыбнулся, вспомнив, как тепло говорила о нем Эльза. Он угадал тайну молодых людей и порадовался за них душой; среди водоворота политических страстей на него повеяло свежим дыханием вечно живого человеческого чувства. Это отвлекло его на время забот и мрачных мыслей, навеянных утренними визитами. Показав на раскрытую книгу, над которой он застал Макса, рыцарь, улыбаясь, спросил:
— Вы, кажется, читали одного из писателей древности?
— Я бы скорей назвал его пророком, ведь он рисует нам грядущие времена, — отвечал, слегка покраснев, Макс. — К тому же он наш современник. Это «Утопия» превосходнейшего Томаса Мора [124] , о котором вы, должно быть, слышали.
— Конечно, слыхал, — живо отозвался Гейер. — Ульрих фон Гуттен часто говорил нам в Эбербурге об этой книге, подробно рассказывал ее содержание и переводил нам из нее целые куски. Он читал нам также письмо знаменитого Эразма, в котором тот, обращая его внимание на «Утопию», указывал, что Мор сочинил ее, желая показать причины бедственного состояния государств.
124
Томас Мор (1478–1535) — английский государственный деятель и автор знаменитого социального памфлета «Утопия», в котором он с гуманистических позиций подвергает резкой критике современное общество, основанное на частной собственности и эксплуатации, и рисует идеальный общественный строй на вымышленном острове Утопия.