За тайнами Плутона
Шрифт:
Геолог и географ Ф. Рихтгофен в течение ряда лет в конце шестидесятых и начала семидесятых годов XIX века изучил значительную часть Китая.
В первом томе своего описания он дает яркую характеристику высоких и длинных горных цепей Внутренней Азии, увенчанных вечными снегами и ледниками, разделенных обширными сухими степями и песчаными пустынями. Увлекательно описано, как распадаются в пыль при выветривании в сухом пустынном климате породы горных цепей, как ветры и редкие дожди сносят эту пыль в долины и впадины между горами, заполняя их и образуя из пыли толщи желтозема, называемого лессом и покрывающего не только впадины Внутренней Азии, но и весь Северный Китай и играющего огромную роль во всей жизни китайцев. Отметив открытия, сделанные русским путешественником Пржевальским во время его первого путешествия по Центральной Азии, Рихтгофен указывал, как мало мы знаем вообще об этих обширных странах и как много загадок представляет природа бесконечных цепей Куэн-луня, просторов пустынь Гоби, поясов оазисов, протянутых у подножия гор и вдоль рек, теряющих свои воды в глубине пустынь.
Эта книга оказала решающее влияние
СТРАНИЦЫ ПОЛЕВЫХ ДНЕВНИКОВ
В 1886 году, когда Обручев закончил Горный институт, весь штат геологов России насчитывал… семь человек! Только за четыре года до этого был учрежден Геологический комитет — директор, три старших геолога и три младших.
Горный институт выпускал «горняков» (их направляли на рудники) и «заводчиков», то есть заводских инженеров. Но в 1886 году двое из тридцати шести выпускников избрали своей специальностью геологию — Владимир Афанасьевич Обручев и Карл Иванович Богданович.
«Я не стал искать место горного инженера на каком-нибудь руднике, прииске или заводе, как мои товарищи по выпуску, — пишет в воспоминаниях Обручев. — Я заявил И. В. Мушкетову, что хотел бы попасть в состав какой-нибудь экспедиции, которую будут отправлять куда-нибудь в глубь Азии. То же сделал независимо от меня и К. И. Богданович. К нашему счастью, это желание осуществилось очень скоро».
Как раз в это время начиналась постройка Закаспийской железной дороги, которая должна была соединить Среднюю Азию с европейской частью России. Ее предполагали начать на восточном побережье Каспийского моря, в районе Красноводского залива, и через пустыню Каракум вести на Ашхабад, Мерв (Мары), Чарджуй (Чарджоу), Бухару, Ташкент, Самарканд.
По тем временам строительство этой дороги было столь же сенсационно, как в наше время… ну, скажем, предполагаемое строительство туннеля под проливом Ламанш. Все было точно так же — десятки проектов и тысячи противников.
Один проектировщик считал, например, что для защиты от песков дорогу на всем ее протяжении — тысячи полторы километров — необходимо упрятать в специально выстроенный короб-туннель, как это делают в Альпах для защиты от лавин.
Другой предлагал соединить двумя каналами Амударью и Каспийское море, потом обсадить эти каналы деревьями и только после этого проложить по зеленой аллее железнодорожное полотно.
А большинство просто считало всю эту затею авантюрой.
«Миллионы шпал и рельсов будут погребены под желтыми волнами песчаного моря, которые засыпают даже высокие тополя до самой верхушки», — писало «Новое время».
На заседании Государственного совета, где обсуждался вопрос о постройке Закаспийской железной дороги, дело решила энергия генерала М. Н. Анненкова, который, раскритиковав все прожекты, имел мужество поручиться, что сумеет построить дорогу и что дорога эта будет работать.
Генерал просил И. В. Мушкетова рекомендовать ему двух молодых геологов в качестве «аспирантов при постройке железной дороги». Такая вот необычная должность. В первую очередь генерала интересовали водоносность и подвижность песков, а во вторую — предварительная разведка полезных ископаемых Туркестана.
В начале июля Мушкетов вызвал к себе Обручева и Богдановича, которые, узнав о предложении, с радостью согласились стать «аспирантами при постройке».
— Мы, геологи, — закончил разговор Мушкетов, — должны своими наблюдениями и указаниями помочь генералу Анненкову осуществить это огромное государственное предприятие…
Так началась первая самостоятельная экспедиция молодого геолога, и о ней, как и о последующих экспедициях, лучше всего расскажет сам Владимир Афанасьевич.
Однако прежде необходимо сделать небольшое пояснение.
Полевых дневников — тех удобных книжечек, что теперь столь привычны для геологов и других экспедиционных работников, — тогда просто не существовало. Именно Обручев, начав годы спустя впервые читать курс «Полевая геология», предложит и наиболее удобные размеры полевых дневников, и правила их заполнения. А тогда Владимир Афанасьевич ограничивался короткими заметками в записной книжке и длинными, почти каждодневными… письмами к невесте, в будущем — жене. Эти письма он впоследствии использовал фактически на правах дневника.
Читатель, конечно, обратит внимание — не только геология интересует Владимира Афанасьевича. Можно сказать, что он — особенно в ранних экспедициях — чувствовал себя в первую очередь Путешественником, а уже во вторую — Геологом.
Тексты, которые предлагаются читателю, написаны Владимиром Афанасьевичем уже после окончания экспедиций — по полевым записным книжкам, по письмам-дневникам. Но они строго документальны и сохраняют дневниковую свежесть восприятия.
Уместно заметить, что феноменальная память Владимира Афанасьевича — можно сказать, «память восприятия» — неизменно поражала всех, кто работал с ним.
Ученик его, геолог Б. А. Федорович, рассказывает:
«Ему было 25 лет, когда он изучал Западный Узбой. Когда Владимиру Афанасьевичу исполнилось 90 лет, я принес ему альбом фотографий по различным районам Туркмении. Показывая одну панораму, я спросил — не узнает ли он это место.
— Да как же не узнать? Ведь это Куртышский водопад на Узбое, — и начал прослеживать все обрывы и скалы.
— А где же куст? Вот здесь, как раз здесь, рос
За 65 лет, за многие годы путешествий память сохранила даже такие детали!»
Очень хорошо сказал об этой удивительной способности Обручева его биограф В. А. Друянов:
«Все, что хоть раз попадало на сетчатку его глаз, навечно застывало в памяти. Небольшие серые глаза непрерывно на протяжении девяти десятков лет печатали дагерротипы окружающего мира, и в любую минуту, когда ему было нужно, Обручев вставлял отпечаток в проекционный аппарат своего мозга».
ПЕСКИ ТУРКЕСТАНА
Назначение в «аспиранты» совершилось очень скоро. Через несколько дней Мушкетов представил меня и Богдановича Анненкову. Нам выдали деньги на закупку снаряжения и прогоны. Мушкетов указал нам, какие инструменты нужно приобрести, и дал каждому инструкцию по ведению исследований. В половине июля мы выехали по железной дороге в Царицын, [1] где сели на пароход, отправлявшийся вниз по Волге до Астрахани (…). В Астрахани мы сели на пароход, который ходил по нижнему течению Волги до пристани, называвшейся «Девять фут», в ее устье, куда могли приставать пароходы, совершавшие рейсы по Каспийскому морю (…).
1
В сопроводительном тексте все географические названия даны в современной транскрипции. В цитатах — в транскрипции В. А. Обручева, которая не всегда единообразна.
Бакинские промыслы в то время переживали эпоху быстрого развития. По всем окрестностям Баку бурили скважины в поисках новых нефтяных площадей, покупали и продавали участки нефтеносной земли, и многие наживались на этой спекуляции (…).
Черный городок в Балаханах имел очень своеобразный вид: повсюду поднимались ажурные высокие пирамиды буровых вышек, черные от нефти. В них выкачивали из скважин густую зелено-бурую нефть. В промежутках были разбросаны такие же черные избушки, в которых жили рабочие, везде чернели озерки и лужи, наполненные нефтью, и между ними извивались тропинки от вышки к вышке, от избушки к избушке, также черные, пропитанные нефтью. Нигде ни дерева, ни даже кустика или пучка зеленой травы; все было черно, пропитано нефтью, и даже воздух имел специфический нефтяной запах. Приходило в голову, что если где-нибудь здесь загорится нефть, пожар должен быстро охватить весь городок, и людям невозможно будет спастись.
Осмотрев несколько скважин, в которых из трубы насоса вытекала тяжелой струей густая нефть в резервуар в виде нефтяного пруда, и понаблюдав приемы бурения на одной скважине, где работали смуглые черные персы в черной одежде, мы отправились в Сураханы на окраине промысловой площади, на плоских холмах возле морского берега. На одном из них возвышался храм огнепоклонников — небольшое квадратное здание с центральным куполом и четырьмя башенками по углам, в которые из земли попадали горючие газы и прежде горели днем и ночью в виде больших факелов. В котловине среди холмов стоял дом; в нем жил управляющий этим промыслом, брат нашего товарища по Горному институту. К нему мы и направились.
Возле дома в фонаре на столбе горел газ, проведенный из земли по трубе (…).
В Баку нас поразило отсутствие пресной воды. В гостинице нам подали заметно соленый чай, так как во всех колодцах города и ручьях окрестностей вода была солоноватая. Но бакинцы так привыкли к соленому чаю, что и вне Баку прибавляли соль к чаю, который им подавали. Пресную воду добывали в небольшом количестве перегонкой в аптеках, и она стоила дорого (…).
Из Баку пароход доставил нас в течение одной ночи на восточный берег Каспийского моря, к пристани Узунада на берегу п-ова Дорджа (…). Узун-ада состояла из нескольких деревянных домов и амбаров, разбросанных вокруг небольшой бухты по склонам голых песчаных дюн, покрывавших весь полуостров и накалявшихся днем под лучами южного солнца.
Скудная растительность на дюнах была уже истреблена людьми и животными; везде был виден желтый песок; ветер вздымал его тучами, засыпая мало-помалу дома. Это ужасное место было выбрано для пристани и начала железной дороги потому, что здесь большой Красноводский залив вдавался гораздо дальше на восток и сокращал длину рельсового пути километров на сто по сравнению с Красноводском, расположенным на северном берегу залива. Можно было представить себе, какова была жизнь работавших в Узун-ада, среди этих голых сыпучих песков, во время сильных бурь осенью, зимой и весной и в период летней жары. В Узун-ада приходилось доставлять все, начиная с пресной воды.
Мы провели на пристани несколько часов в ожидании отхода поезда; нам казалось, что мы попали в Сахару, и даже неоднократное купанье в теплой воде залива давало мало облегчения. Мы все-таки облазили несколько дюн в стороне от построек, чтобы познакомиться с этим авангардом песков Кара-кум, выдвинутым на берега Каспия. Мы впервые видели такие огромные скопления сыпучего песка.
Поезд отходил вечером, и путь до г. Кызыл-арвата, где было управление постройки железной дороги, мы не видели, так как проехали его ночью. Этот городок называвшийся в переводе на русский язык «Красная женщина», состоял из деревянных и глинобитных домов и домиков, разбросанных вокруг вокзала (…).
На юге, в нескольких километрах от города, возвышались скалистые горы первой цепи Копет-дага, а на севере, за железной дорогой, расстилалась выжженная солнцем полынная степь до горизонта, где желтели пески Кара-кум (…).
В мою задачу входило изучение песков Кара-кум, их подвижности и водоносности, особенно по южной окраине, где пески окаймляли пояс небольших оазисов с городами и линией железной дороги вдоль подножия гор Копет-дага от Кызыл-арвата до р. Теджен. Поэтому я наметил маршрут вдоль этой окраины с заездами то в глубь песков, то в глубь оазисов (…).