За закрытыми ставнями
Шрифт:
В дверь постучали и на пороге появился жандарм, протягивая визитную карточку.
— Что такое? — резко спросил начальник, принимая карточку. — «Владимир Зенин и пр.»…
— К дьяволу!.. Набралось этих эмигрантов, дышать от них нельзя. Вероятно, места просит, — у нас и без него остолопов полно…
В этот миг взгляд его упал на приписку «По делу об убийстве в Гренельской улице» и гнев его тотчас утих.
— Просить! — последовало короткое приказание. — Ловкий, очевидно, малый, — рассуждал он про себя, — сумел воспользоваться предлогом, зная, что это дело наше больное место. Ну и распеку же я его, —
Тем временем Зенин уверенным и спокойным шагом входил в кабинет. Изящно поклонившись, он, по приглашению Леруа, подошел к столу и занял указанное ему место.
— Прошу извинить, что осмелился беспокоить вас, — не ожидая вопроса, начал Зенин, — но верьте, что если бы я не знал, что мое вмешательство может в той или иной степени помочь правосудию…
— Вы действительно знаете что–либо по этому делу? — с нескрываемым удивлением спросил начальник префектуры.
— Вашей первой мыслью, г. Леруа, было, конечно, что я пользуюсь этим делом для того только, чтобы проникнуть к вам с целью просить о месте, — отпарировал Зенин, давая доказательство своей проницательности.
Это понравилось начальнику и, меняя тон на крайне любезный, он попробовал разуверить русского экс–детектива.
— Непосредственно по делу об убийстве в Гренельской улице я ничего не знаю, — продолжал Зенин, — но мне кажется, что я знаю имена убийц или, вернее, знал их в России. По описанию в газетах я узнал их способ лишать жизни намеченные жертвы.
— Так это не первое такое дело? — спросил начальник префектуры.
— О нет, г. Леруа. В 1912 году, с такими именно признаками, была убита в Борках под Москвой дочь полковника Ромова. Там же, и таким именно способом, убита была бедная работница. В 1914 году, буквально со всеми теми же признаками, был убит миллионер Данилов, — и в ту же ночь так же была убита в Москве известная певица — Мари Перрье. Когда произошло последнее убийство, мне наконец удалось узнать личности убийц и я почти уже настиг их в Данциге, но начавшаяся война помешала преследованию преступников, успевших перебраться на германскую территорию, а я должен был срочно возвратиться назад.
— Что же вы можете рассказать по поводу этих убийств? — усаживаясь удобнее в кресле и подвигая к Зенину ящик с сигарами, спросил Леруа.
Машинально взял и закурил Зенин сигару. Между бровей легла глубокая складка, потемнели и точно вглубь ушли серьезные глаза, как будто там, глубоко, искал он ответа на заданный вопрос.
Леруа терпеливо ждал, ни одним движением не нарушая тишины. Его опытный глаз и врожденное чутье сразу подсказали ему, что заговорит ушедший в себя Зенин, и в руки его попадет нить от какого–то запутанного и страшного клубка.
— Извините мне мое молчание, г. Леруа, — очнулся наконец Зенин. — Ваш вопрос затронул запутанное, страшное дело, длившееся более двух лет. В нем реальное переплелось с небылицами потустороннего. Убийства, по–видимому, бесцельные, сплелись в одну гирлянду с убийствами ради грабежа и мести, а в результате… — выход в отставку даровитого, благороднейшего человека, — начальника московского уголовного розыска г. Кноппа, — чудом уцелевшая жизнь вашего покорного слуги, — бесславная смерть моего храброго и способного товарища Орловского и благополучный выезд
— Взглянувши глубже на дело убийства барона, вы, г. Леруа, быть может, предотвратите много других преступлений, а также поможете вашему достойному коллеге г. Кноппу снять с себя пятно бездеятельности.
— Помимо моей преданности делу службы, я с особым удовольствием помог бы моему коллеге, которого я знал лично и глубоко уважал. С этого дня я сам, со всеми имеющимися в моем распоряжении средствами, к услугам этого дела, — быстро проговорил начальник префектуры. — Вы же с этого момента состоите у нас на службе и поделитесь со мной подробными сведениями по поводу оперировавшей в России шайки.
Опять перед глазами Зенина проплыло, на этот раз кротко улыбающееся, лицо матери. Поднявшись с кресла, он низко склонился перед начальником префектуры.
— Считаю величайшей честью, — заговорил он, — отдать свои силы и саму жизнь, если окажется нужным, на службу славного парижского розыска. От всей души желаю, чтобы исход этого рокового дела был в ваших руках более удачен и благополучен.
— В добрый час, — серьезно и торжественно произнес Леруа.
— Прикажете ли посвящать вас во все детали этого дела, а следовательно, и во все вплетшиеся в него небылицы?
— Да, я прошу самого широкого и всестороннего освещения, со всеми привходящими обстоятельствами, как бы они, на первый взгляд, ни казались ничтожными. Меня всегда интересовала Россия. Я много времени потратил на изучение ее языка, своеобразного быта, условий жизни и, думается мне, смогу ориентироваться в самых сложных перипетиях вашего рассказа, — закончил Леруа, перейдя неожиданно на русский язык.
— Вы правы, г. Леруа, — восхищенно взглянул на него Зенин. — Нужно почувствовать себя своим среди всех, вольно или невольно, участвующих в этом деле людей; а потому, если позволите, я привезу вам для прочтения рукописи недавно умершего в Париже русского эмигранта князя Шацкого. Он правдиво и подробно, как очевидец, описал всю эту историю, внеся только легкую романическую окраску и изменив имена лиц и названия местностей, так как многие из его героев живы и по настоящее время.
* *
Глубокий вечер. Большой кабинет начальника префектуры погружен в полумрак. Огромная лампа, затененная абажуром, скупо освещает комнату и только бросает яркий сноп света на письменный стол и лежащие на нем белые тетради. С каким затаенным, близким к страху, недоброжелательством смотрит на них Леруа.
Он, свободный гражданин Франции, добровольно готовится погрузиться в дебри жуткой, пока чуждой ему драмы, которая заведет его вглубь, — всегда своеобразной, полной неожиданностей, — а теперь бурлящей политической борьбой страны.
Имеет ли он право бросить туда, быть может, на мученичество и смерть, своих лучших сотрудников?
Он чувствовал, что стоит открыть первую страницу, и засосет его какая–то запутанная, жуткая интрига, из которой уже не будет отступления, а в результате… или победа, или участь русского коллеги Кноппа, а может быть, и смерть для многих и многих…
Замерла в воздухе протянутая было к рукописи рука. Опять сердце сжалось злым чувством к лежащим тетрадям, властно зовущим его в страну бурлящую и клокочущую, как только что взорвавшийся вулкан.