За землю Русскую
Шрифт:
— Бог рассудит Великий Новгород в распре с суздальцами, — тяжело выдавливая слова, промолвил боярин. — А лучше ты молви-ко, Иванкович, князь Ярослав Володимирович, чьи права заступали лыцари, сулится к Пскову, аль как?
— Сулится быть летом, — отвернулся и, не глядя в глаза Борису Олельковичу, ответил Твердила. — Скоро увидим его на Великой.
— Так ли? — усомнился Олелькович. — Прости мне, болярин, простое слово; стар я, чтоб льстить. Не слышу что-то о сборах Ярославка; не собирается ли уж сесть на княжее место у Троицы благородный лыцарь Балк? Смотрю, и сдается мне — не
— Нет! — чуть побледнев, громко воскликнул Твердила. — Почто неладное гадать, болярин? Псков жил в мире с меченосцами и нынче клялся на вечную дружбу с ними.
— Дружила овца с волком, клялась не обижать и не нападать на него, жить в мире, а наутро — остался от овцы шерсти клок да копытца.
— Орден меченосцев и тебе защита, болярин, — в ответ на насмешку огрызнулся Твердила. — Не лыцарской ли милостью живешь нынче в Пскове, а, не ровен час, будешь и в Новгороде. Худо, болярин, что не веришь ты слову командора.
— Верил, Иванкович, да вот чудо — не все тайные думы его мне ведомы. И ты поверил, а что слышу? Отрекся ты от Новгорода. Немудрящего князька обещали Пскову лыцари, и того не везут. Дружба дружбой с лыцарями, Иванкович, но холопом на старости своей быть не хочу.
— Явится у стен Пскова Александр новгородский с полками — переметнешься? Уж не так ли, болярин? — спросил Твердила, и взгляд его облил холодом Бориса Олельковича.
— Не переметнусь, — нахмурился Нигоцевич. — Худо знаешь ты, Иванкович, болярина Бориса Нигоцевича. Враги мне суздальцы, и останутся они врагами моими до скончания живота.
— Не пришлось бы, болярин, раньше времени пить чашу, — начал было Твердила, но закончить угрозу ему помешал Нежила. Он, шумно распахнув дверь, вошел в горницу, где сидели бояре. Не снимая шелома, приблизился к столу и тяжело опустился на лавку.
— Что слышно в городе, Нежила? — изумись необычному поведению зятя и растерянному виду его, спросил Нигоцевич.
— В городе тихо, — ответил Нежила и потянулся было к питью, но, не притронувшись к ендове, опустил руку. — Князь Александр разбил меченосцев в Копорье. Командор фон Сакен пал в’битве, остатки войска с лыцарем Тидеманом бежали на ладьях в Колывань.
— Откуда твоя весть, сотник? — вскочил Твердила и уставился застывшими глазами на Нежилу.
— Слышал весть от лыцаря Кейзерлинга.
Нежила помолчал, взглянул на потемневшее лицо тестя, на руки Твердилы, которыми тот оперся о стол, и добавил:
— Кейзерлинг был в Копорье, бежал оттуда. Сказывает он, будто Александр соединился с новыми полками, которые пришли из Новгорода… Нынче идет к Пскову.
Глава 36
Псков
«Новгородское войско в Порховском городке…»— на Старом и Новом торгу, в городе и на посадах передается весть. И страх и надежды вызывала она у псковичей. В Пскове ливонские рыцари, с ними войско новгородских и псковских переветов. Не миновать боя у Окольных стен и у Середних городовых; а затворятся ливонцы в Детинце — отобьются. Измором Детинец не осилить. — Велики там запасы хлеба
— Александр новгородский побил ливонцев в Копорье, передают. Не миновать побоища у Пскова.
— Топоры бы брать, помочь новгородцам.
— С топором-то тебя, Володша, ливонцы аль стража городовая свергнут в Великую.
— Меня свергнут, другие останутся, — Володша бросил на говорившего укоризненный взгляд и сдвинул на затылок колпак. — Одна смерть на роду.
— Чей это молодец? — спросил стоявший в толпе Семенко Глина. Безбровое лицо его высохло и осунулось, крашенинный подрясник мешком висит на плечах.
— Который?
— Тот, с русыми кудрями. — Семенко указал на Володшу.
— Каменного мастера Володшу Строиловича не знаешь? — обернулся к Семенку молодец в холщовой, испачканной красками рубахе, который недавно жалел овчинника. — Чей ты? — спросил.
— Ничей, божий, — хихикнул Семен. — Душу спасаю, по миру хожу.
Вечером в хоромах Строиловичей собрались братья Строиловичи — Володша и Борис, Лушен и Никита Ларионовы, краскотер Антош Лосков и Филипп Соломнич, звонец от Троицы. Теплится, трепещет, как мотылек, пламя восковой свечечки; свет ее так слаб, что еле-еле можно разобрать лица сидящих у стола.
— Новгородская рать близко к Пскову, в Порховском городке, — говорит Володша. — Ливонскую стражу в Порхове побили. Молвлю я, братаны: не Псков идут воевать новгородцы, а изгнать из Пскова латинских меченосцев, злодеев наших, очистить от них землю псковскую.
— За Псков?
— Да, за Псков, за нас, идут биться новгородцы. Пусть переветы дрожат от страха, а мы… Вороги нам ливонцы. Разве мало испили от них зла? Боляр наших Алфея Сенковича и Власия Колотиловича, не взявших измены Пскову, ливонцы извели в Опочке; люди наши — кои пили воду со дна Великой, кои гниют в порубах. Недавно на пожаре в Застенье болярин Нежила лютой казнью сгубил Луку-овчинника… Наше дело, братаны, постоять за вольный Псков! То ли слово я молвил?
— То, Володша, — отозвался Филипп Соломнич. — Возьмем кто топор, кто копье… Станем рядом с новгородцами.
— Постоим за Псков! — привстал Лушен Ларионов. От голоса его дрогнуло пламя свечи.
— Пошто шумишь, Лушен? Свои люди в горнице, а чьи уши за окошком — неведомо.
— Голос у меня неспособный, Володша, — проворчал Лушен и сел.
— То бы еще я молвил, — начал снова Володша и при этом встряхнул головой, отбрасывая со лба непокорные кудри. — В ночь нынешнюю мы уйдем к новгородскому войску. А тебе, Филипп, — Володша поднял глаза на Соломнича, — иное, трудное дело… Не страшно ли пролить кровь за правду?
— Не страшно, — ответил Соломнич. — Укажи, где стоять?
— В бою воину, когда бок он о бок с друзьями и побратимами, легче пролить кровь, иное дело одному выйти против ворога, положить жизнь свою, но через то приблизить победу. Пойдешь ли на трудное дело, Филипп?
— Пойду, — твердо ответил Соломнич. — Клятву положу в том.
— Ты останешься в Пскове. Как подступят к городу новгородские полки и начнут битву, зазвони набат у Троицы, подними Псков! Всполошит набат жителей, даст им смелость, а ливонцам и переветам погибель.