За зеркалами

Орлова Вероника

– Ты больше не будешь ездить одна. Никуда.

Всё же суметь мягко вывернуться из кольца его рук.

– Ну это уже бред, Дарк.

Не сдержала улыбки, глядя в его нахмуренное лицо, видя словно заострившиеся очертания скул и носа, ярко блестящие глаза, сверкающие угрюмой решимостью.

– Нет, маленькая, - под кожей, прямо по нервным окончаниям легион мурашек, врассыпную, заставляя вздрагивать от этого бархатного голоса. Слегка хриплого, серьезного и в то же время мягкого, нежно ласкающего изнутри. Он наклоняется к моему лбу и хмурится так,

будто ему жизненно необходимо коснуться, - ты будешь жить со мной.

И кровь к щекам прилила от тех картинок, что в голове взорвались в ответ на эти слова...и на его расплывшуюся ухмылку, которой дал понять, что видит если не такие же, то очень похожие. Видит и бесстыже улыбается, изогнув чёрную бровь.

– Ты ошибаешься, Натан, - шаг назад под его ставшим моментально недовольным взглядом, - я не собираюсь менять свою жизнь из-за каких-то нелепых угроз больного подонка. Нет, - выставив между нами ладонь, потому что он знает...я не раз пожалею о том, что позволила ему узнать, как на меня действует близость его тела, - и это не обсуждается. Прямо сейчас я поеду к Кевину, максимум, что ты можешь сделать, - это быть со мной во время расследования.

– Чтобы мисс следователь держала меня строго перед своими глазами и в то же время на расстоянии вытянутой руки?
– бросил раздражённо...и он прав. Он чертовски прав, потому что стоит вот так отойти, стоит позволить вмешаться голосу разума, как возвращается оно, недоверие. К нему. Сомнение в нём. И во всём, что связано с этим мужчиной с аурой самой тёмной ночи. Потому что с ним, в его руках я становлюсь другой. Я становлюсь женщиной, которой не была никогда и ни с кем, и я не знаю её...и боюсь. Невероятно боюсь того, как он влияет на неё, того, какой она бывает с ним.

– Или же ты, - облизнула пересохшие губы, как же тяжело вот так отходить от него, надвигающегося огромной глыбой на меня, всё дальше и дальше к самой стене. Тяжело заставлять себя делать эти шаги назад. Один за другим. Когда до одури хочется наоборот. К нему. Туда, где несколько минут назад было так хорошо, как никогда и нигде без него, - ты сам сделал то же самое, имея возможность следить за ходом расследования. Напрашивается вопрос: почему? Ради кого?

И зажмуриться, вздрогнув, когда тяжёлый кулак пронёсся мимо моей головы в бревенчатую стену за спиной.

– Ради тебя, - прошипел, склонившись к моему лицу, - ради тебя идиотка, маленькая. Ты лезешь туда, откуда бежать должна сломя голову, а ты обеими ногами в этом дерьме топчешься.

– Это моя работа.

Горящий полуночной мглой взор завораживает и одновременно пугает. Так близко, что мне кажется, я вижу маленькие огоньки, вспыхнувшие по ободку зрачка.

– Значит, ты её будешь выполнять на МОИХ условиях либо же не выполнишь вообще.

– Слишком много на себя берёшь, Дарк. Кто ты такой, чтобы приказывать мне?

Закипая от злости за эту явную дерзость, на которую не имеет никакого права.

– Помнишь, что я сказал о выборе, маленькая? Так вот его у тебя по-прежнему нет.

И резко отшатнулся

назад, а я поняла, что всё это время стояла, затаив дыхание, не в силах оторваться от его проникающего тяжелого взгляда.

– Ты переходишь все границы! И ты по-прежнему никто, чтобы решать за меня что бы то ни было, Натан.

Он вновь ухмыльнулся и вдруг молча развернулся, ступая к выходу из сарая.

– Если ты закончила тут, - громко и не оглядываясь на меня, - то поехали отсюда к чертям собачьим, - остановился, давая мне время подойти к нему, - в полицейский участок, я хотел сказать.

ГЛАВА 23. Ева

Я будто переживала ещё одно дежавю с этим мужчиной. Тесный салон автомобиля и молчание, которое никто не собирается прерывать, боясь нарушить такую хрупкую иллюзию мира между нами. И самое главное сейчас - отвлечься, не позволить ему, не позволить самой себе так реагировать на него, на его запах, окутавший салон автомобиля, на его тёплую ладонь, которую положил на мою руку, несмотря на мой молчаливый протест, когда попыталась выдернуть её из захвата цепких пальцев, а в ответ они лишь ещё сильнее сжали мои собственные.

Закрыла глаза, прокручивая в голове слова из записки Живописца. Её он приготовил заранее и всё же оставил на полу у стены, хоть и не успел закончить начатое. Если бы только Кевин очнулся, если бы только сумел дать хоть какие-нибудь показания. Вспомнились слова доктора о том, что мальчик, возможно, и вовсе не сможет помочь нам из-за пережитого шока, и что лучше нам дать ему и всему медперсоналу время на приведение ребёнка в более или менее нормальное состояние для подобных бесед. А ещё оно требовалось и самому Кевину, время на осмысление всего произошедшего, на преодоление последствий этого ужасного потрясения. Но у меня не было этого времени. Как не было его у всех других детей, которых по одному ему известным причинам этот ублюдок, Живописец, приговаривал к такой жестокой и мучительной смерти.

Изнутри тошнотой подкатывает к горлу ощущение тревоги. Гнетущей, тяжёлой, давящей на плечи неподъёмным грузом.

– Поехали в больницу.

Тихо, смотря перед собой, потому что кажется просто нереальным всего лишь повернуть голову к Натану. Паника методично оковывает изнутри всё тело, не позволяя сделать даже движения. И он в ответ осторожно сжимает мои пальцы, соглашаясь поменять маршрут. Так я думаю до тех пор, пока автомобиль не сворачивает мимо длинного бульвара по улице, ведущей к моей съёмной квартире.

– Натан.

Преодолевая боль, взорвавшуюся в шее, когда всё же смогла повернуться к нему, чтобы увидеть словно высеченный из камня профиль с тёмными волосами, падающим на высокий лоб.

– Ты поедешь домой.

Медленный поворот головы, и меня словно ошпаривает холодным выражением глаз, отстранённо пробежавшихся по моему лицу.

– И это не обсуждается. Завтра я отправлю за тобой машину на работу.

– Мне нужно в больницу.