Забайкальцы. Книга 1
Шрифт:
В светлом, просторном зале офицерского собрания за большим столом следователь, узколицый человек в очках, с прямым пробором блестящих, словно прилизанных волос. На серебряных погонах следователя по три звездочки вдоль красного просвета. В кресле у края стола сидел полный седоусый пристав. Около двери, руки по швам, — полицейский.
Подойдя к столу Григорий, стукнув каблуками, встал во фронт, ответил на заданные ему вопросы: имя, отчество, фамилия, какого срока службы, уроженец какой станицы. На вопрос, что ему известно об убийстве есаула Токмакова, ответил:
— Не
— Покажи шашку.
Григорий вынул шашку, положил ее концом на стол, поворачивая, показал обе стороны клинка и снова вложил в ножны. При этом Григорий заметил, что шашка на нем чужая, что он по нечаянности обменялся шашками с Чугуевским. Следователь пристально посмотрел в лицо Григорию.
— Что это у тебя на лбу? А ну, подними волосы.
Григорий нехотя, левой рукой, приподнял чуб, и следователь увидел на лбу его багровый, с фиолетовым отливом, синяк.
— Ого-о! Кто это тебя?
Григорий смутился, на смуглом лице его пятнами выступил вишневый румянец.
— Это вчера мы тут с одним… боролись. Он меня головой-то об камень.
— Боро-олся? С кем?
— С этим… как его… с Устюговым из второго взвода.
— С Устюговым! Та-ак! — Уже по тому, как вел себя Григорий, как он смутился, говорил сбивчиво, меняясь в лице, следователь понял, что он напал на след и что этот смуглолицый казак является участником убийства. Он подробно расспросил Григория: как он боролся с Устюговым? Где, в каком месте? И, записав ответы Индчжугова, кивнул полицейскому:
— Савчук! Этого, — следователь глазами показал на Григория, — обезоружить, под конвоем отвести на гауптвахту и вызвать ко мне Устюгова из второго взвода.
Понимая, что песенка его спета, Григорий, подавив вздох, послушно снял с себя шашку, поясной ремень, отдал полицейскому.
Как один человек, ахнула вся сотня, удивленный шепот покатился по рядам, а глаза всех устремились на Григория, когда он в сопровождении двух казаков и полицейского вышел из собрания.
Спустившись с крыльца, Григорий на миг приостановился, быстро оглянул всю сотню и, увидав Устюгова, левой рукой показал ему на свой синяк. Ничего не поняв, Устюгов смотрел на посельщика и, глядя ему вслед, напряженно думал: «О чем же это маячил Григорий?»
Гауптвахта, переделанная из обыкновенного деревенского амбара, состояла из коридора, служившего караульным помещением, и двух камер для арестованных. В камере Григория, с маленьким зарешеченным окном на запад, имелись нары человека на четыре и одна табуретка.
Чувство непомерной усталости и жалости к самому себе овладело Григорием, когда за ним захлопнулась дверь камеры и в замке проскрежетал ключ. Он сел на табуретку, облокотившись на колени, опустил голову на руки, задумался.
Очнулся он от негромкого стука в дверь. Подняв голову, увидел в дверном глазке устремленный на него взгляд часового. Григорий встал и, подойдя ближе, узнал казака третьей сотни Ивана Рудакова.
— Чего они тебя? — шепотом спросил Рудаков. — Заподозрили, что ли?
Григорий, чувствуя,
— Худо дело, Иван, кх… Засыпался на допросе.
— Что же теперь?
— Известное дело… кх… Полевой суд, ну и кх-кх… расстрел.
— Неужели расстрел?
— Конешно.
— Тогда сбежать тебе, да и всего делов.
— Сбежать? — переспросил Григорий, и глаза его загорелись надеждой. — Оно бы… конешно, да как сбежишь-то?
— Дурак будешь, ежели не сбежишь. Ты пока помалкивай, я поговорю с ребятами, што-нибудь придумаем.
— Ты Чугуевскому скажи или Погодаеву. — Индчжугов говорил торопливым, хрипловатым шепотом. — Они помогут, людей наберут, сколько потребуется, хоть сотню.
— Сделаем, Григорий, не беспокойся, — заверил Рудаков и отошел к двери, так как с крыльца раздался условный стук в дверь наружного часового: к гауптвахте подходил дежурный офицер.
А следствие продолжалось. Вызванный на допрос и не предупрежденный Григорием, Устюгов на неожиданный вопрос следователя: «С кем вчера боролся?» — ответил, что он не боролся ни с кем.
— А ну подумай хорошенько, припомни.
Устюгов, подняв глаза к потолку, понапряг память, но, так и не вспомнив, отрицательно покачал головой.
— Никак нет, ваше благородие, не боролся.
— Ни с кем?
— Так точно, ни с кем.
— Так… — Следователь записал показания Устюгова. Заставил его, ввиду безграмотности, приложить к написанному смоченный чернилами дожелта прокуренный палец руки.
— Можешь идти и пошли ко мне вахмистра.
После допроса Устюгова следователь еще больше уверился в виновности арестованного Индчжугова и приказал произвести обыск в его палатке.
При ооыске было обнаружено, что у Швалова запачкан кровью матрац. Степана сразу же арестовали, а вскоре и Чугуевского: у него при осмотре на допросе на долах шашки оказалось маленькое пятнышко крови. Чугуевский догадался, что шашка это не его, а Григорьева, но не сказал об этом следователю, так как это было бы прямой уликой против его друга.
Откуда кровь на клинке? — допытывался следователь.
— Это мы, ваше благородие, дня три тому назад ездили на остров за лозой для рубки, я там руку порезал нечаянно и шашку ею опачкал.
— А ну покажи, где порезал.
Чугуевский показал левую руку, где действительно был небольшой заживающий порез.
Ему все равно не поверили. После Чугуевского арестовали Егора и всех троих посадили в комнату рядом с клубным залом.
Узнав от Ивана Рудакова об аресте своих друзей, Григорий, вызванный на допрос вторично, не стал больше запираться и чистосердечно сознался в содеянном им преступлении. Он подробно рассказал, как выследил и убил Токмакова и что сегодня утром по ошибке вместо своей надел шашку Чугуевского. В одном не удалось следователю добиться от Григория признания — кто были его сообщники? Григорий упорно стоял на своем, доказывая, что сообщников у него не было, что действовал он один из личной мести к Токмакову.