Заблудившийся автобус
Шрифт:
Хуан ускорил шаги, и Милдред с трудом держалась рядом.
– Нам обязательно бежать? – спросила она.
– Гораздо легче будет откопать автобус, пока светло, чем ковыряться в потемках.
Она поспевала за ним рысцой.
– Вы надеетесь его вытащить?
– Да.
– Почему же вы сразу не попробовали, а ушли?
Хуан замедлил шаги.
– Я же сказал вам. Два раза сказал.
– А-а, ну да. Значит, это было всерьез?
– Я всегда говорю всерьез, – ответил Хуан.
Они пришли к автобусу, когда солнце уже скользнуло за хребет. Верхние облака все еще были
Прыщ шмыгнул из-за автобуса навстречу Хуану. В его повадке было какое-то враждебное подобострастие.
– Когда они выезжают? – спросил он.
– Никого не нашел, – лаконично ответил Хуан. – Придется самим. Мне нужна помощь. Куда они к чертям подевались?
– Разбрелись, – сказал Прыщ.
– Ладно, вынимай брезент.
– Там дама на нем спит.
– Ладно, подними ее. Нужны камни, если сможешь найти, и нужны доски или столбы. Придется, наверно, разобрать забор. Но колючую проволоку оставь, скот разбежится. И вот что, Прыщ…
Рот у Прыща открылся, плечи повисли.
– Вы обещали…
– Собери всех мужчин. Мне понадобится помощь. Я возьму большой домкрат под задним сиденьем.
Хуан влез в автобус. Внутри уже было темновато. Он увидел, что на сиденье лежит Ван Брант.
– Вам придется встать, я хочу взять домкрат, – сказал Хуан.
Вдруг он наклонился ниже. Глаза у старика были открыты и закатились, шумный натужный храп рвался из его глотки, в углах рта собралась слюна. Хуан перевернул его на спину, язык у старика запал в горло и преградил путь воздуху. Хуан залез в его открытый рот пальцами и оттянул язык вперед и вниз. Он крикнул: «Прыщ! Прыщ!» – и свободной рукой, золотым обручальным кольцом постучал в стекло.
Прыщ влез в автобус.
– Он заболел, черт побери. Позови кого-нибудь. Посигналь.
Сменить их пришлось мистеру Причарду. Ему это было отвратительно, но отказаться он не мог. Хуан отрезал коротенькую палочку и показал ему, как придерживать западавший язык, уперев палочку в небо, чтобы старик не задохнулся. Мистеру Причарду был омерзителен вид больного, и от кислого запаха, выходившего с тяжелым дыханием, его мутило. Но отказаться он не мог. Он не хотел ни о чем думать. Его ум желал выключиться. Все его существо поминутно скручивалось от леденящих мыслей. В автобус вошла его жена и, увидев его, села на первое место у двери – как можно дальше от него. И даже в сумерках он разглядел царапины и кровь у нее на воротнике. Она с ним не разговаривала.
Он мысленно сказал: «Я, наверно, был невменяем. Не понимаю, как я мог это сделать. Дорогая, ну почему ты не можешь подумать, что я был болен, не в своем уме». Он сказал это в своем уме. Он подарит ей маленькую оранжерейку – и не такую уж маленькую. Он построит ей лучшую оранжерейку на свете. Но долгое время об этом нельзя будет даже заговорить. И путешествие в Мексику – им надо пережить его. Оно будет ужасным, но им надо пережить его. И долго ли не исчезнет из ее глаз это выражение – обида, укор, упрек? Несколько дней она не будет разговаривать – это он знал, – а если и будет, то безукоризненно вежливо: краткие ответы, мягкий голос, и ни одного взгляда в глаза. «О господи, подумал
Он почувствовал, что под машиной начали работать люди. Он услышал, как воткнулась лопата и хлюпнула грязь, услышал, как бросили камень под колесо. Жена сидела подобравшись, и на губах ее была терпеливая улыбка. Он еще не знал, как она обернет дело, но все в ее руках.
Ей было грустно, и она твердила себе: «Не нужно злых мыслей. Если Элиот поддался низменному, это вовсе не значит, что я должна забыть о своем благородстве и великодушии». В груди трепыхнулось торжество. «Я победила гнев, – прошептала она, – и победила отвращение. Я способна простить его, я знаю, что способна. Но ради него же я не должна торопиться с этим – ради его же блага. Я должна выждать». Лицо ее было преисполнено достоинства и обиды.
У автобуса Прыщ творил чудеса силы и доблести. Его двухцветные штиблеты погибали в грязи. Он губил их почти намеренно. Слой грязи налип на его шоколадные брюки. Он надругался над своим красивым костюмом. Он вонзал лопату в землю, окапывая колеса сзади и с боков, и отшвыривал грязь. Он встал на грязь коленями, чтобы рыть руками. Его волчьи глаза горели от труда, и на лбу выступил пот. Он украдкой поглядывал на Хуана. Хуан забыл их уговор – и как раз тогда, когда Прыщу это было особенно важно. Прыщ втыкал лопату в землю с порывисто-бурной силой.
Эрнест Хортон взял кирку и перешагнул через канаву. Он снял дерн, корни, слой почвы и наткнулся на то, что искал. Каменные обломки некогда обвалившегося холма. Он выковыривал камни и складывал на траве возле ямы. К нему подошла Камилла.
– Я помогу вам носить.
– В грязи измажетесь, – сказал Эрнест.
– Думаете, я могу стать грязнее, чем сейчас? – спросила она.
Он опустил кирку.
– Не хотите дать мне телефон? Я бы вас сводил куда-нибудь.
– Я правду сказала. Я пока нигде не живу. У меня нет телефона.
– Как знаете, – сказал Эрнест.
– Да нет, честно. Где вы остановитесь?
– В «Голливуд-Плазе», – сказал Эрнест.
– Хорошо, если будете в вестибюле послезавтра около семи, я, может быть, зайду.
– Годится, – сказал Эрнест. – Пойдем обедать к Муссо-Франку.
– Я не сказала, что приду. Я сказала – может быть. Не знаю, какое еще будет настроение. Если не появлюсь, не швыряйте часы об стенку. Я уже не соображаю что к чему – до того укаталась.
– Годится, – сказал Эрнест. – Поторчу до половины восьмого.
– Вы молодец, – сказала Камилла.
– Лопух как лопух, – сказал Эрнест. – Большие не поднимайте. Я отнесу. Берите маленькие.
Она взяла в обе руки по камню и отправилась к автобусу.
Хуан подошел к старой изгороди и стал вытаскивать столбы. Он вышатнул восемь штук, но через один, чтобы не упала колючая проволока. Он отнес столбы и пошел за новыми.
Розовая заря бледнела, и на долину спускались сумерки. Хуан опер домкрат на столб, подвел его под полку обода и стал поднимать автобус с одного бока. По мере того как колесо поднималось в яме, Прыщ наталкивал под него камни.