Заблуждение велосипеда
Шрифт:
Необходимость размножения является предрассудком, и надо постепенно этот предрассудок ликвидировать. На это уйдут десятилетия, но, в конце концов, станет легче.
…
ПОСЛАНИЕ К РОДИТЕЛЯМ НОМЕР ДВА
Уважаемые родители.
Рожайте детей в возрасте, отведенном для этого природой. Природа — она знает. Не чудите.
Если уж очень приспичило заводить детей в преклонных летах, сначала подумайте внимательно.
Как
Позволит ли вам здоровье вместе с вашим поздним ребенком гонять на великах и играть в бадминтон? Жить его интересами?
Не придется ли вашему ребенку коротать долгое одинокое детство под присмотром чужих теть?
Будет ли вам с кем его оставить вечером? Чтобы не сидел один в квартире шести— или даже пятилетний человек, калеча нервную систему?
В конце концов, прикиньте, насколько долго вы сами собираетесь жить? Как у вас с этим? Уверены, что хорошо?
Подумайте, а?
Кстати, с достойными подражания образцовыми девочками Олей и Таней, несмотря на их выдающиеся достижения в области питья молока и убирания квартиры, дальше было как-то «не очень». Они сделались кем-то вроде валютных проституток, но каких-то незадачливых, средней руки (вместо «руки» можно подставить соответствующее профессии слово). Выходили замуж за иностранцев, разводились с ними, выходили за других… Проходили по делу об убийстве «кооператора».
Тетя Света выбросилась из окна.
После смерти папы я несколько раз слышала, как мама со значением говорила своим друзьям и подругам, выразительно показывая на меня большими серо-зелеными глазами:
— Если бы не это существо, то жизнь моя уже закончилась бы…
Или что-то в этом роде.
— Я живу только ради тебя, ясно тебе?! А ты (опоздала на пятнадцать минут, не так поздоровалась с тетей Мусей, опять купила ряженку вместо кефира — возможны варианты)!.. — кричала она мне.
И я все никак не могла понять — если она живет ради меня, то почему не может остаться вечером дома, если я одна и мне страшно?
Взрослые — их не поймешь.
«Если бы не это существо…»
Ребенок «типа девочка», меньшая, «существо, потрясенное существованием» (термин французского писателя Жана-Люка Лагарса. Обожаю его!).
Давайте тягаться тяготами! Устраивайтесь поудобнее. Кофе, пива, виски, оранжаду? Давайте меряться, чье детство ужаснее! Мама — такая затурканная-затурканная, дедушка несколько приглуповат, у бабушки сложный характер, отчим вообще — «я молчу».
А мне хорошо, все бабушки и дедушки заблаговременно умерли до моего рождения, лафа! И никаких отчимов.
«Замуж ты не выйдешь больше никогда, потому что не сможешь смириться с тем, что кто-то чужой будет ходить в твой чистый сортир», — сказал однажды маме брат.
И она хохотала и хвалила брата, восхищалась его остроумием.
Нет, правда, хорошо подмечено, про очень многих женщин (и мужчин) можно так сказать.
Каретный. Вечер. Ребенок и папа одни в комнате с колокольчиками.
Папа звонит по телефону.
— Тонька?
Там ему что-то говорят, и он быстро прощается.
— Яшка, здорово, собаковод! Приходи, а?
Какое смешное слово «собаковод»! Ребенок хохочет.
Там опять что-то говорят.
Папа набирает дальше. Говорит веселым голосом, шутит. А ребенок видит, как угасает, все мрачнее и темнее становится его лицо.
Друзья перестали ходить в наш дом, когда папа заболел. Маме признавались, что им тяжело видеть своего искрометного друга таким стариком, разбитым инсультами.
А раньше, говорила мама («тебя еще на свете не было»), столько народу приходило, что некуда бывало посадить, и у соседей одалживали стулья и посуду, а люди все шли и шли, по вечерам актеры после спектаклей.
Кстати, а где Галич? Может, ему папа тоже звонил, говорил: «Куда пропал, Сашка?» Приходил ли он на похороны? Старый друг, старейший, с тридцатых годов, какая-то общая комната в Воротниковском переулке…
Зеркало «псише» стояло в углу, и за ним образовалось маленькое пространство, куда я по своей «патологической», как говорили взрослые, худобе могла легко забираться. Домик такой, тайное место. Это отчасти примиряло меня с уродским зеркалом днем. А ночью…
Так получилось, что некоторое время я спала в этой большой комнате с зеркалом одна.
Я просыпалась от страха, что зеркало сейчас заговорит со мной жутким голосом. Или затянет туда, в резную раму, и я навсегда останусь жить в зеркале. А то мне казалось, что в темноте оно зловеще улыбается и грозит мне пальцем — вытягивает колонну, как руку, и грозит пальцем-шишечкой на верхушке. Жуть!
Днем, если долго одна в комнате — тоже страшновато.
Болею. Не велят вылезать из кровати. Со мной никого, только издалека, из комнаты брата доносятся смех и слабый запах сигарет. У него друзья, студенты, мешать не велено. Зеркало хмуро смотрит на меня глазами — круглыми резными цветами по бокам рамы. Что-то оно уж как-то слишком внимательно смотрит… Начинаю плакать от страха, вылезаю из кровати и направляюсь в комнату брата.
Но навстречу выходит друг брата Никита Трушин, с длинными волосами и в белых штанах.
— Ты чего плачешь?
— Живот болит, — говорю я.
Стыдно же признаться, что зеркала боюсь — пять лет все-таки, взрослый человек.
— Где болит?
Показываю.
— Это хорошо. Значит, точно не аппендицит. Ты иди к себе, а я сейчас приду.
Самое удивительное, что он не обманул. То ли ему надоело в прокуренной комнате, то ли жалко меня стало, то ли просто скучно. Никита сидел со мной, мы смотрели книжки и рисовали, и он еще восхитился, как я бегло читаю. И поверил, что я действительно умею читать, потому что другие взрослые не верили, думали, я просто все эти стишки и сказочки наизусть уже вызубрила.
Никита давным-давно, еще в начале семидесятых, уехал в Париж навсегда. О дальнейшей судьбе его ничего не известно.
Так вот, таинственный длинноволосый слепой в белых штанах на станции парижского метро?..
Ребенок совершенно не желает пить молоко! Надо заставлять. Молоко полезно.
Заставляли. Даже брат, пользовавшийся у мамы «заслуженным авторитетом», не мог ее убедить, что человеку не может быть полезно то, чем он с отвращением вынужден давиться.
Каждый день наливали полную чашку молока.