Забрать любовь

Пиколт Джоди Линн

Николас поцеловал меня в лоб, вглядываясь в меня широко открытыми небесно-голубыми глазами. Я уже успела пожалеть обо всем, что тут наговорила.

— Четыре часа, — улыбнулся он. — Ты очень любезна, все сделала вовремя. Я даже успеваю на утренний обход.

— Рада стараться, — прошептала я.

Николас коснулся открытой ладошки младенца, и его пальчики тут же закрылись, как лепестки маргаритки на заходе солнца.

— Четыре часа — это чертовски быстро для первого ребенка, — добавил Николас.

«Это не первый ребенок», — чуть было не вырвалось у меня. Глядя на требовательное личико своего

сына, я подумала, что сейчас это, наверное, не имеет значения.

Рядом со мной доктор Тэйер делала записи в медицинской карте.

— Фамилия Прескотт, — уточнила она. — Вы уже выбрали имя?

Я подумала о своей маме, которую звали Мэй О’Тул. Где она сейчас? Знает ли она, что у нее родился внук? Что, если у этого малыша будут ее глаза, ее улыбка, ее горести?

Я посмотрела на Николаса.

— Макс, — ответила я. — Его зовут Макс.

***

Николас уехал в Масс-Дженерал, к своим пациентам, и мы с Максом остались вдвоем. Я неловко держала его на руках, а он кричал и размахивал руками и ногами. Мне казалось, что у меня отбиты все внутренности. Я едва могла пошевелиться. Мне казалось, что в настоящий момент я не самая лучшая нянька для Макса.

Когда я включила телевизор над кроватью, Макс ненадолго затих. Мы вместе слушали, как под рев ветра за стенами больницы репортеры описывают самый настоящий конец света.

В какое-то мгновение я заметила, что Макс смотрит на меня так внимательно, как будто он меня уже где-то видел, но никак не может припомнить, где именно. Я тоже начала его разглядывать: сморщенная шея, щеки в красных пятнах, неопределенного цвета глаза, припухшие веки. Я не понимала, как этот ребенок мог появиться на свет из меня. Я ожидала прилива материнской любви. Считалось, что связь с ребенком появляется сразу после родов, после чего уже ничто не может разлучить мать и дитя. Но я смотрела на чужого и незнакомого человечка. Спазм в горле показался мне более мучительным, чем то, что мне только что пришлось пережить, и я сразу все поняла. Я просто оказалась не готова. Я могла бы полюбить этого младенца, но мне был необходим этот последний месяц беременности. Мне было в этом отказано, и ничто не могло повернуть время вспять.

— Ты должен это знать, — прошептала я. — Вряд ли из меня получится хорошая мама.

Он прижал кулачок к моему сердцу.

— У тебя есть одно преимущество, — продолжала я. — Я боюсь тебя больше, чем ты меня.

***

В этой больнице роженицам предоставлялась возможность частичного совместного пребывания с новорожденным. Ребенок мог находиться с матерью целый день, а вечером, перед сном, медсестра забирала пластиковую кроватку с новорожденным в детское отделение. Если роженица хотела кормить грудью, малыша приносили ей, когда он просыпался. Норин сказала мне, что это оптимальное решение.

— Ты получаешь возможность отдохнуть, — разъяснила она, — и в то же время не упускаешь эти совершенно особые первые дни.

Мне хотелось сказать ей, что я не буду возражать, даже если Макс будет в детском отделении целый день. Я понятия не имела, как вести

себя с новорожденным. Я положила его на край кровати и развернула одеяльце. Меня изумила длина его ног и бледных голубоватых ступней. Когда я попыталась снова его запеленать, у меня ничего не вышло, и Макс мигом распеленался. Я нажала кнопку вызова, вошла Норин, и спустя несколько мгновений я держала в руках тугой сверток. Я решила положить его в кроватку. Я знала, что младенцев не кладут на живот — это травмирует пуповину. На спину их тоже нельзя класть — это грозит синдромом внезапной детской смерти. Поэтому я хотела положить его на бок. Но края кроватки оказались слишком высокими и положить его аккуратно у меня не получилось. В последнее мгновение сверток выскользнул у меня из рук и плюхнулся на мягкий матрасик. Макс тут же поднял крик.

— Прекрати! — потребовала я, но его глаза превратились в щелки, а губы сложились в гневную красную букву «О».

Я беспомощно смотрела, как он извивается у меня на руках. Его туго спеленатые ноги напоминали хвост русалки, которым он размахивал изо всех сил. Боковым зрением я видела, что мимо палаты проходят медсестры, но ни одна из них не пришла мне на помощь.

— Ну пожалуйста, не надо! — взмолилась я.

На мои глаза навернулись слезы. Я вскинула Макса на плечо, где он мгновенно вцепился мне в волосы и затих.

В палату опять вошла Норин.

— Он хочет есть, — сказала она. — Попробуй его покормить.

Я тупо посмотрела на нее, и она помогла мне устроиться на кровати. Затем она положила мне на колени подушку, а на подушку Макса. Она развязала тесемки на плече больничной рубашки и показала, как держать грудь, чтобы Макс смог взять в рот сосок, который показался мне коричневым и совершенно незнакомым.

— Он еще не умеет сосать грудь, — пояснила она, — поэтому тебе придется его научить.

— Ага, — кивнула я, — слепой ведет слепого.

Но десны Макса захлопнулись на моем соске с такой силой, что от боли у меня брызнули слезы из глаз.

— Это, наверное, неправильно, — пробормотала я, вспомнив дам из рекламы молочных смесей. Они смотрели на своих младенцев так умильно, как будто держали в объятиях младенца Иисуса. — Это слишком больно.

— Больно? — переспросила она.

Я кивнула.

— Значит, он все делает правильно. — Она погладила его по щеке, как будто он ей уже нравился. — Пусть потрудится еще немного. Пока он получает молозиво. Молоко появится только через несколько дней. — Она объяснила, что соски постепенно загрубеют и уже не будут так болеть. — Сейчас я принесу тебе мокрые чайные пакетики, — пообещала она, выходя из палаты. — Они снимают боль. После кормления положишь их на соски.

Норин вышла, а я перевела взгляд на туманный мир за исхлестанным дождем окном. Едва сдерживая слезы, я ждала, пока мой сын насытится.

***

Посреди ночи незнакомая медсестра вкатила в комнату кроватку с Максом.

— А кто тут у нас проголодался? — жизнерадостно проворковала она.

Я с трудом стряхнула с себя густое облако сна и потянулась к Максу. Во сне я видела маму, но, когда губы Макса впились в мою грудь, ее облик растаял.