Забыть нельзя помнить
Шрифт:
Улыбки больше не было, а глаза потухли, как церковные свечи после службы. Женщина снова заняла рот, и в этот раз сигаретой.
– Уж не знаю, что не давало покоя нашей полугодовалой крошке всю ночь, но что бы мы ни делали, она не замолкала дольше чем на минуту. Под утро явился в дом пьяный в стельку братец и со словами: «Если вы ее не заткнете, это сделаю я, причем раз и навсегда» – ушел восвояси. Но разве я или мой супруг могли подумать, что спустя каких-то полчаса этот монстр выскочит из своей комнаты и, выхватив из моих рук малышку, вышвырнет ее в окно? Знаешь, я по сей день задаюсь вопросами – почему мы тогда не вызвали машину «скорой помощи», если сами не могли разобраться, что с нашей доченькой? Почему в ту ночь у нас не хватило мозгов к приходу неадекватного братца быть в больнице, а не дома? Зачем мы самостоятельно пытались разобраться с проблемой, успокоить наше дите?.. Если б мы еще с вечера уехали в больницу, не случилось бы никакой трагедии. Но…
До этого момента я слушала свою собеседницу вполуха, но теперь…
– Дальше все происходило как в страшном сне и на рефлексах. Без единого слова мы с мужем помчали вниз, будто
Я напряглась. И теперь смотрела на женщину-хамку по-другому – она больше не вызывала отвращение, а, скорее, жалость. Если бы у меня за плечами не было собственной трагедии, я, возможно, попыталась бы обнять ее и утешить, но я не делаю ничего подобного, ибо знаю – это бесполезные манипуляции. Горе всегда меняет людей, но каждого по-своему. Нет двух одинаковых судеб, как нет одинаковых отпечатков пальцев. Нет общей единицы измерения боли, она у каждого своя, и я точно знаю, что унять эту боль не способен никто, даже человек со схожими децибелами колебаний в душе.
– Я переставляла ноги не спеша, торопиться-то уже было некуда. Кто-то из соседей пытался одернуть меня за рукав халата, кто-то окликал, но я будто оглохла и просто шла. Почему-то я не стала дожидаться лифта. Сто сорок пять ступеней – и я дома. Входная дверь была не заперта. Переступив порог, сразу натолкнулась на бесполезную теперь коляску, споткнулась о туфли мужа и побрела дальше. Зашла на кухню, взяла самый большой нож. Комната братца находилась в дальнем углу квартиры, и именно туда я и направилась. Когда я распахнула дверь в его комнату, моим глазам открылась совершенно очаровательная картина – здоровый детина спал, будто младенец в утробе, да еще и с большим пальцем во рту. Будто и не случилось ничего. Будто не он только что прикончил двоих человек. Безмятежность и покой царили в воздухе. Он даже разделся до трусов, хотя я в последний раз видела его в брюках и рубашке. У меня не дрогнула рука, когда я легко и просто перерезала братцу погибшего мужа глотку. Даже сердце не екнуло. Этот монстр так и не проснулся. Когда в комнату вбежали мужчины в погонах, я наносила тридцать восьмой ножевой удар. Это мне потом рассказали. Прежде чем зачитать мне приговор, у меня спросили о раскаянии, что однозначно уменьшило бы срок, но я ни в чем не раскаивалась. Прежде чем осудить меня, специалисты обследовали все мое нутро на признаки безумия, но ничего не нашли. Всякий раз, как мне задавали один и тот же вопрос, из моих уст звучал один и тот же ответ: «Я находилась в здравом уме и трезвой памяти и ни о чем не сожалею. Повернув время вспять, проделала бы то же, а может быть, успела бы нанести этому извергу на десяток ударов больше». Таким образом я получила пятнадцать лет, но спустя десять, за хорошее поведение, да и амнистия сыграла на руку, меня освободили.
Женщина избавилась от третьей сигареты и тут же прикурила четвертую. Она дымила, не прекращая, но я больше не чувствовала зловония табака, а только вонь прожитых ею дней.
– Что делать со своей свободой, я не знала. Тридцатник на носу, а с таким прошлым глупо было бы рассчитывать на сказочную судьбу, тем более что один раз мне уже везло в этом деле. В общем, не покидая пределов «Касатки», я попросилась на работу, ведь стряпать всегда умела, да и документ о полученной профессии имелся. Да я и без того часто работала на тюремной кухне. Мне не отказали. Как оказалось – с поварихами у них перебои, уж не знаю, по какой причине. Я еще два года провела на тюремной территории безвылазно. Желания возвратиться домой не было. Родители моего супруга умерли почти сразу после своих мальчиков – у обоих инфаркт или инсульт, я не вникала. Все их добро было оставлено мне – квартира, дача, машина. Но мне это неинтересно. Первое, что я сделала, когда собралась с духом появиться за пределами серых стен, – разослала по газетам объявления о продаже всего, чем обладала. Дальше подъезда дома, в котором когда-то я была так счастлива, я не заходила даже в день, когда квартиру решились приобрести какие-то люди. Я все распродала через посредников. На часть вырученных денег купила себе однушку на окраине, а все остальные пожертвовала детской больнице. Тешу себя мыслями, что кому-то жизнь спасла. Так с тех пор и живу. Одна, в однушке, без планов на будущее, с постоянно стоящим перед глазами прошлым.
Как
– Скажи, вот если об этом дерьме не рассказывать, а таить и копить, долго ль душа выдержит и не разорвется от боли? – Женщина впервые пристально посмотрела мне в глаза, и не знаю, что увидела она в моих, а я в ее прочитала эту боль. – Вот я и выплескиваю постоянно одно и то же направо и налево, и мне легче становится. Спустя годы могу теперь о своем прошлом вспоминать спокойно, а если б утаивала все, навряд вышло бы что-то. Руки бы на себя наложила или убила бы кого, задай мне не осведомленный человек не те вопросы. А так… Несу свой крест, да живу, как знаю. Мои родители, кстати говоря, от меня отказались. Не нужна нам дочь уголовница, стыд-то какой. Позор на весь район! Да что там район – область вся смаковала эту кровавую историю, а с их слов – чуть ли ни вся страна! Они даже вынуждены были переехать в другую деревню, чтоб людям в глаза спокойно смотреть. А я и не набивалась. Им на меня плевать, а мне на них. Вся моя жизнь была в муже и доченьке, а не в одобрении или осуждении родных, близких и абсолютно посторонних людишек. Кто знает, как бы сложилась моя судьба после освобождения, не познай я до того, как попала за решетку, истинного счастья. У меня было все. Жаль, два раза в жизнь человека не приходит такая благодать. А на меньшее я уже не согласна. Да и заменить мужа и дочку другими людьми я никогда не сумела бы. Вот таки дела, барыня.
Женщина снова выбросила окурок, но уже не стала тянуть в рот следующую сигарету, а спрятала руки в накладных карманах.
– Жизнь может оказаться еще той сукой, но это не значит, что и ты должна озвереть. Так что, милая моя, поубавь спеси, будь проще и как-то выживешь в этом мире.
Слова незнакомки находят в моей душе невероятный отклик, но я все еще молчу. Мне комфортно в моем безмолвии, но впервые за два года мне захотелось заговорить.
Женщина вдруг резко повернула ко мне голову, немного прищурилась и, ударяя себя ладошкой по лбу, практически проорала:
– Батюшки, да ты ж та самая немая! Точно! Это ж тебя сегодня выпустить должны были. О тебе только и говорят во всех закутках! Я ведь права?
Мне остается лишь кивнуть.
– Ты уж не сердись на меня, я ведь не признала, вот и пристаю к тебе со своим уставом, так сказать. – Женщина виновато улыбается, выставив напоказ зубы цвета черного чая. – Вот дура-то, выговориться, говорю, надо, высвободить душу, выплеснуть дерьмо, а сама-то и не ведаю, что ерунду советую. Ты уж не обижайся, я не со зла. Могу только посочувствовать твоему горю, ведь ты даже исповедаться не в состоянии. Представляю, как невыносимо держать все в себе и не взорваться. Вот я в очередной раз выговорилась – можно жить дальше, пока снова не припрет. А ты… Бедняжка.
Искреннее сочувствие в голосе проникает в душу теплым лучиком, а на первый взгляд показавшаяся хамкой тетка вдруг преобразилась в самую обычную простодушную женщину, без намека на коварство и лукавство. Это подкупало. Внутри я в очередной раз ощутила звоночек, сигнализирующий о том, что, возможно, пришло время исповеди. Душевное напряжение отпустило.
– Заговорила я тебя. – Женщина звонко смеется, хотя несколько минут назад я бы решила, что она насилует своим противным, колким хохотом мои уши. – Но ничего, иногда нужно и о чужом услышать, чтоб понять, что твоя жизнь не так ужасна. Знаш, сколько я всего переслушала? О-о-о, недели не хватит, чтоб пересказать. Но ты не боись, я о чужом трепаться не любитель. Чужое на то и не мое, чтоб о нем другие рассказывали, а не я. Мне и своего в избытке. Другим давно известно, что передо мной, как перед батюшкой. Тюремные крысы не устают благодарить, что их, несчастных, донимают нынче реже, – она смеется, – а все мне в уши вливают. А я что? Я ничего. Сама давно всем по доброму десятку раз пересказала свою жизнь, чего б других не выслушать? Даже прозвищем со временем обзавелась – Психологиня. Ой, не могу! Смешно даже. Слово-то какое выдумали!
Женщина так заразительно смеется, что даже я непроизвольно начинаю улыбаться. Как же в эти мгновения хочется, чтоб улыбка приклеилась к моему лицу и никогда больше не покидала меня.
В минутку смеха вдруг ворвался какой-то далекий противный гул, а затем на горизонте появился огромный красный автобус. Он кряхтел, но все же приближался.
– О, счастье-то какое! Все, радуйся, отмучилась. – Не переставая улыбаться, тетка быстро оторвала зад от скамьи. – Больше я тебя донимать не буду, но, милая, запомни мои слова – из души на волю нужно выпускать все – как хорошее, так и плохое, чтоб место высвободить для чего-то нового. Почем я это знаю? Да потому, что заново научилась смеяться, только когда отпустила лишнее и приняла все, что мне Господь послал. Перестала наконец рыдать и на судьбинушку горькую жаловаться. А все почему? Да потому, что когда выворачиваешь наружу нутро, начинаешь себя лучше понимать. Ты посмотри заграничное кино – психологи-то деньги лопатой загребают, а все почему? Точно не потому, что дают нужные советы, нет. Они ни черта не делают, кроме того, что создают видимость, будто их твои проблемы волнуют. На самом деле человек исцеляет себя сам, когда озвучивает свои беды, искренне, без стыда и стеснения, будто в Судный день. С каждым разом вопросов и слез остается все меньше, и в итоге ты снова начинаешь улыбаться и замечать в этой жизни пусть небольшие, но позитивные моменты, которые повсюду можно встретить, если глаза раскрыть от черной занавески. Жизнь паскудная штука, как ни крути. Способность пройти путь из точки «А», оставив в ней кусок себя, в точку «Б», где снова придется расставаться с частью сердца и души, – и есть великое умение жить. А если весь этот путь не избавляться от скопившегося дерьма, добраться в точку «Б» в здравии практически невозможно. Не дано выговориться, заведи тетрадь какую, да ей все изложи. Бумага что, бумага выдержит еще больше, чем несчастные крысы. А избавляться нужно.