Забытая история
Шрифт:
— Мне пора. Вы ведь оба мне напишете, правда? Ей-богу, не понимаю, почему вы напустили на себя такой мрачный вид. Это я должна выглядеть мрачно, покидая дом и… Ну что ж, когда-нибудь… я буду рада, что это закончилось!
Ее голос слегка дрожал. Она положила руку на плечо Перри и поцеловала его в щеку. В ответ он дважды довольно громко ее чмокнул, сжал ее руки и в конце концов отпустил. Затем откинул волосы назад и засмеялся, чтобы скрыть полученное удовольствие.
Кондуктор дал свисток.
Патриция повернулась к Энтони. Он без всяких эмоций протянул руку, но она притянула его к себе и поцеловала
— Ну, — произнес Перри, — хорошо, что твоя тетя этого не видела.
Когда они уходили с платформы, дядя Перри рассмеялся знакомым заразительным смехом, но его губы слегка перекосились, как будто он прикусил невидимый предмет.
— Почему? — спросил Энтони, в груди у него до сих пор сохранялось тепло.
— Ну… Ты не поймешь. Что значит быть молодым. — Перри вздохнул и на секунду уставился на высокого мальчика рядом с собой. — Хотел бы я снова стать молодым. Невинным как новорожденный младенец. Чистым, как детский свист. Вот на это любопытно было бы поглядеть.
— Возможно, я знаю больше, чем вы думаете, — сказал мальчик.
— А. Удачи тебе, если так. Тогда зачем задавать мне глупые вопросы?
— Ну, я не понимаю почему тетя Мэдж стала бы возражать, чтобы мы прощались с Пэт.
— Мы? Ха-ха! Можешь делать, что хочешь, парень; тетушка не прольет ни слезинки.
Начав долгий путь домой, они умолкли. Казалось, прошло много времени с той первой прогулки по городу в день приезда Энтони, когда Патриция шла рядом с ним. Ему хотелось, чтобы она сейчас была здесь, а не мчалась в сторону Труро. Тогда был разгар лета. Теперь на носу была зима, и море в гавани было серым и неспокойным. Энтони взглянул на человека, идущего рядом. Возможно, это лишь воображение, но дядя Перри, как будто подрастерял часть своего пиратского вида. Он уже выглядел не охотником, а словно бы добычей.
Если бы Энтони оглянулся на недели, последовавшие за отъездом Пэт, он, возможно, увидел бы в них мост между двумя периодами. Первым был период упадка, когда закрылся ресторан и вся жизнь и энергия покинули дом, и как будто вообще ничего не происходило. Второй был переломным периодом, когда все, что незаметно назревало, после смерти Джо достигло апогея. Но Энтони никогда не оглядывался на этот переходный период. Он считал, что о том времени лучше забыть.
Для него это была череда скучных, серых, одиноких дней, когда он спал, вставал, умывался, ел и возился по дому, наблюдая как хлещет дождь по окнам, или выходил на бодрящую, но мрачную прогулку под нависшими облаками и резким ветром из-за углов. Или делал покупки для тети Мэдж, с огромной плетеной корзиной, которая теперь была заполнена только наполовину. А в это время лавочники потирали руки, и хотя обращались к нему с уважением, но краешком глаза все время странно косились. Можно сказать, что это было время, когда ничего особенного не произошло.
Но это не так. Если бы Энтони был чуть более внимательным, чуть более осведомленным о подводных течениях вокруг, он бы отметил ряд незначительных событий, которые показали, в какую сторону бежит поток.
Сначала уволили Фанни. Это произошло так быстро, что он не мог поверить своим глазам.
Энтони начало казаться, что в этом доме слишком много общего со стишком про десять негритят. Первый — дядя Джо, потом их стало семеро. Потом — два мальчика-официанта, их стало пятеро. Далее Патриция, их стало четверо. После этого маленькая Фанни, а теперь их осталось трое. Энтони задумался, когда же подойдет его очередь.
Это не могло произойти слишком быстро. После отъезда Фанни тетя Мэдж стала еще дольше отлеживаться в постели по утрам, и часто до десяти часов Энтони был предоставлен самому себе. Завтракали только в одиннадцать, тогда к ним присоединялся Перри, веселый, но небритый. И если в прежние времена миссис Вил всегда вкусно готовила, то закрытие ресторана, похоже, лишило ее стимула, и теперь еда готовилась с наименьшими возможными усилиями.
Он подумал, что сейчас у него не было особых перспектив стать еще одним негритенком. Тетя никогда не любила много гулять, но если все же выходила из дома в эти странные недели, то Энтони приходилось идти с ней. Не Перри, а Энтони. Он провел много унылых часов в пыльной приемной мистера Коудри, пока она вела переговоры, а потом возвращался по главной улице, приспосабливаясь к ее медленному, тяжелому шагу. Сначала тетя хотела брать его под руку, но он умудрялся так часто сбиваться с ритма, что в конце концов она отказалась от этой идеи.
По воскресеньям Энтони приходилось ходить с ней в церковь дважды. Они медленно шли по узкой главной улице, в лучших нарядах. Прохожие кивали и желали им доброго утра или вечера. Тетя Мэдж всегда хотела сидеть на одной из передних скамей и задерживалась для разговора с викарием после службы. Затем следовала медленная прогулка с новыми кивками и случайной остановкой, чтобы перекинуться словечком. Обычно, возвращаясь домой, они обнаруживали, что Перри сжег обед или передержал на огне сваренный на ужин картофель. Затем Перри подробно рассказывал, чем занимался в их отсутствие, а тетя Мэдж на протяжении всего ужина сетовала на свои обиды.
Энтони часто вспоминал замечание, сделанное Перри после того, как они проводили Пэт, и заметил: если они все втроем сидели вечером в гостиной, а Перри вставал или передвигал свой стул, тетя Мэдж сразу же отрывала взгляд от вязания, поправляла пенсне и не спускала с него глаз, пока он снова не сядет. Иногда она также тихонько наблюдала за ним издали, пока он мыл посуду или сидел в одной рубашке на кухне, курил и читал газету. Выражением на лице она напоминала пушистую персидскую кошку, в чьих глазах отражаются огни и тени внешнего мира, но невозможно узнать, что происходит у нее внутри.