Забытая сказка
Шрифт:
Истово перекрестилась на образа.
— Вот брат с сестрой и колтыхаются одни одинешеньки. Хозяйство на своих плечах тянут. Может и чудные они, не один ты мекаешь, а пожалеть их надо бы. И сторониться.
«Странные — мало сказано», — продолжал размышлять Петя, не расслышав последних слов. — «Ты вчера как спать завалилась, я помыкался малость от безделья, совет батин вспомнил, на чердак полез. Слава Богу, фонарь захватил, а то в вениках, что на притолоке сушатся, да в паутине, что с потолка лоскутами висит, заблудился бы. Стрёмный у тебя чердак, Аннушка, инфернальный. Суета сует. Одних трав на фармацевтический гербарий
Пятилитровый штоф я нашел под ворохом старых, побитых молью одеял, помянув недобрым словом отца. Мог бы предупредить о веселом чердачке.
Потом каялся, прав батя, самогон ты гонишь отменный. Меня забрало с первого глотка.
Тяжелый травяной запах ударил в нос, аж слезы брызнули. Искрящееся тепло пробежалось по жилам, чувства обострились стократно. Обоняние, зрение, слух. Святая Троица! Голова закружилась от пряного аромата разогретого на солнце сена. Опьянев, я тут же оглох от громового раската, сверчковой трели, а потом ослеп от заигравших всеми цветами радуги сухоцветов под притолокой.
И тут в неистовые партии сверчков вмешались человеческие голоса. Беседовали на улице, у калитки.
— Как думаешь, Вань, удобно ли проситься в гости?
— Легко! Луна нынче не выйдет, старая ведьма проспит до утра. (Это он о тебе, ба?)
Подкрался я к крошечному окошку на чердаке, оттерев пыль со стекла, выглянул во двор.
Никого не видать.
Старясь не шуметь, спустился вниз и замер в сенях перед входной дверью. Вздрогнул всем телом, когда в косяк постучали. В ту же секунду, словно ждали. Рука моя сама потянулась к засову.
— Привет! Угостишь соседей чайком? — прошелестели вкрадчивые голоса.
— Вот, пришли знакомиться, меня Иваном зовут, — пробасил мужской.
Темная фигура дружелюбно протянула в проем пятерню.
— Марья, сестра его, — пискнул женский.
Фонарь выхватил из темноты веснушчатое лицо невысокой блондинки, прикрывшей от яркой вспышки глаза.
— Простите, — я нажал на кнопку, гася свет. Отогнав сомнения, пожал руку и отступил на шаг, приглашая соседей войти.
— Добро пожаловать!
Молодые люди вроде как растерялись, а может, помялись для порядка, не знаю.
Перешагнув порог, огляделись. Две пары глаз тщательно осмотрели темные сени, ощупали стены, увешанные всесезонным тряпьем, скользнули по облезлому дощатому полу, задержались на сваленном в кучу садовом инвентаре. Соседи впервые попали в твой дом, бабуля?
Шагнув в красный угол в светлице, девушка троекратно перекрестилась и сплюнула в сторону. Брат к святым ликам не пошел, сразу уселся за стол, ненавязчиво намекая на угощение.
Украденный с чердака самогон пошел на „ура“. Странные ощущение сверх восприимчивости улеглись, их место заняло чувство всеобъемлющей любви к божьим тварям. К сверчку, пиликающему за печкой, к мыши, испугано юркнувшей под половик, к стайке прусаков, выползших к рукомойнику на водопой. А больше к сидящей напротив парочке. Хотя с каждой опрокинутой рюмкой я отмечал перемены в их облике, они меня не пугали.
Лицо
Когда я осознал истинную причину происходящего, было уже поздно. Тело обмякло, голова поплыла по магарычным волнам, и, отяжелев, опустилась на стол. Сознание погрузилось в полудрему, очнувшись от которой нынешним утром, я подумал, что ночное беспутство попросту привиделось. Если бы не глупая дразнилка про Петушка, зовущая присоединиться к сладким утехам, развернувшимся на обеденном столе»
— Они и в школу областную за ручки ходили, и в училище поступили на одну специальность, всегда вместе, словно пташки неразлучные, — скрипучий голос бабы Ани вернул Петра в настоящее.
— Не похожи они на брата и сестру.
— А на кого похожи? — всполошилась старуха, сверкнув очами.
Внук осекся.
«Нельзя рассказывать о вчерашней попойке, забранит».
Аннушка расценила молчание по-своему.
— Вот то-то. Ты больше молчи, голубь сизокрылый, за умного сойдешь. Мало ли что люди брешут.
В этот миг защемило сердце у Петра, стиснула его неведомая ледяная рука, заговорил очнувшийся разум: «Все, пришло время прощаться, загостился ты, пора и честь знать. Задание выполнил, сведения о происходящем в Заводях собрал. Бабуле еще жить да жить, а что ремонт затеяла, да померзшие яблони выкорчевала, ничего удивительного».
— Завтра домой отправишься, Петруша. Чем дольше ты здесь живешь, тем сильнее мхом порастаешь. Ежели корень пустишь, так вековать останешься. Места у нас гнилые. Душа слабину покажет, мигом в полон угодит. Еще денек да ночку побудешь, за хозяйством приглядишь. А потом — скатертью дорога. Отлучится мне надобно, в диспансер областной на «прохилактику». Ахмед, — кивнула в сторону рабочих, копошащихся во дворе, — со мной поедет. А за чертями копченными — глаз нужон. Тебя за хозяина оставлю.
Бабушка подсела рядом, как в детстве погладила Петра по непослушным кудряшкам.
— И еще одна просьба у меня будет, милок. Спать сегодня рано ляжешь. Как солнце сядет, за дверь ни на шаг. Ни на полшага. Кто бы не звал, чтобы ни сулил. И в дом никого не пускай, без приглашения сами не зайдут. Лихая ночь ныне, купальная. Крес идет.
Старушка прижала руку к губам внука.
— Молчи. Чем меньше будешь знать, тем крепче заснешь. Помнишь, в детстве, ты просил страшные сказки на ночь рассказывать, а я отказывалась. Так и сейчас. Есть у меня средство верное, травка особая. Заваришь ее перед закатом и сразу в кроватку ложись.