Забытые битвы империи
Шрифт:
Я полагаю, что всякий поймет, что не мог действовать таким образом главнокомандующий, не мог он допустить такого бесчинства в осажденной крепости (как захват власти), когда он и так знал, что между двумя высшими начальниками происходят нежелательные прения.
А если это так, то какой же тут захват власти?
Действительно, я получил от генерала Куропаткина письмо, в котором он призывал меня к себе в армии и предлагал мне передать командование Смирнову ввиду того, что, по его сведениям, вверенные им войска отошли под верки крепости и, стало быть, укрепленного
Справедливо полагая, что заблуждение генерала Куропаткина произошло вследствие неправильного донесения — интриги со стороны Смирнова, а это в действительности и оказалось так, я отправил генералу Куропаткину письмо, в котором доводил до его сведения, что войска вовсе не отошли под верки крепости, что укрепленный район существует и что вследствие личных слабых качеств генерала Смирнова и его неспособности я считал бы более целесообразным передать командование не ему, а генералу Кондратенко или Фоку.
Долг обязывал меня так поступить, тем более что в своем письме после подробного доклада о положении дел я писал: «Но за всем тем, если Ваше Превосходительство признаете мое присутствие в армии необходимым, я немедленно исполню Ваше приказание и во что бы то ни стало постараюсь прибыть»,
Как свидетельствует теперь сам генерал Куропаткин, он, видя, «что генерал Стессель обладает надлежащим авторитетом, решил его оставить».
После этого инцидента я получил вскоре благодарность за свои действия, право награждать отличившихся, и, таким образом, мой поступок был санкционирован и ни о каком узурпаторстве не могло быть и речи, тем более что я был назначен начальником укрепленного района по высочайшему повелению и не было такового же повеления о моем перемещении.
Еще больший абсурд представляет этот вопрос с точки зрения военной психологии.
Читая обвинительный акт, все должны неизбежно рисовать себе такую картину: с одной стороны, законный, непререкаемый и притом деятельно распорядительный комендант, с которым солидарно, по-видимому, все высшее начальство крепости, в руках которого, стало быть, сосредоточена вся сила и власть, с другой стороны, я, смещенный и не имеющий даже нрава оставаться в Артуре, могущий найти поддержку разве только в нераспорядительном, растерянном генерале Фоке да еще в своем начальнике штаба полковнике Рейсе.
И вот к величайшему недоуменно, оказывается, что я, незаконный начальник, единолично командую, получаю награды и даю их другим, а настоящий законный военачальник, некий, так сказать, стратопедарх, окруженный якобы всеобщими симпатиями, пребывает в полном бездействии. И главное, что такое перемещение центра тяжести власти происходит само собой, естественно, без всяких насильственных действий. Войска безропотно мирятся с таким незаконным начальником; даже такой честный, храбрый, любимый войсками генерал, как покойный Кондратенко, беспрекословно становится под мое начало. Мало того — этот нетерпимый всеми генерал приказывает сдать крепость, и весь гарнизон во главе с храбрым комендантом подчиняется этому приказанию беспрекословно.
Да
Вот уж поистине надутое самохвальство! Как генерал Смирнов не мог понять всей неуместности подобной фразы в устах обыкновенного смертного. Да и какие же «языцы», когда и был всего один — язык — японцы.
Я бы мог привести еще целый ряд доводов против захвата мной власти, но мне кажется, что и без того 1-й пункт обвинительного акта не выдерживает даже самой поверхностной критики и что возник он исключительно благодаря показанию генерала Смирнова, который, признавая «захват власти», не столько тем отягощает мою вину (ввиду полной нелепости такого обвинения), сколько рисует себя полным ничтожеством; это поняли юристы и не предъявляли мне раньше этого обвинения, оно явилось впоследствии, как результат работ «Частного присутствия Военного Совета».
«Вмешивался в права и обязанности коменданта, подрывая авторитет последнего».
Но пусть скажут мне, где существуют такие законы, которые запрещают старшему начальнику, несущему всю ответственность за общий ход дела, вмешиваться, когда это необходимо, в распоряжения подчиненного?
И притом в чем же это вмешательство выразилось? В отрешении от должности брандмейстера, назначении на должность врача, удалении жандармов, запрещении газеты, приказе об аресте корреспондента и т. д.
Вероятно, полагают, что если бы брандмейстер Вейканен не был удален, а Ножин оставлен в Порт-Артуре, то крепость была бы способна защищаться еще долгое время?
Как видно, генерал Смирнов для доказательства подрыва своего комендантского авторитета не нашел другой опоры, кроме перечисленных ничтожных фактов. Или уже «боевая» деятельность генерала Смирнова так тесно была связана с деятельностью Вейканена и Кожина, что какой бы то ни было удар по этим молодцам неизбежно захватывал и «авторитет» коменданта? Но не доказывает ли это прежде всего то, что и вся-то «боевая» деятельность коменданта ограничивалась газетно-брандмейстерской сферою?
«Не принял меры к увеличению продовольственных средств крепости».
Я полагаю, что если бы это и было справедливо, то обвинять меня в этом преступлении можно было бы лишь тогда, если бы гарнизон сдался от голода, но этому противоречит п. 10 обвинительного акта, говорящий, что «... количество продовольственных припасов обеспечивало возможность продолжения обороны».
В печати и обществе наделали много шума «заметки» генерала Фока.
Это обвинение в моем якобы потворстве генералу Фоку прямо нелепо; правда, иногда в тесном кругу мы прочитывали острые эпиграммы генерала Фока на то или другое известное в Артуре лицо, но ни о каких «заметках» я не имел понятия.