Забытые письма
Шрифт:
Когда она посетовала, что они совсем ничего не откладывают для ребенка, он обернулся и гаркнул:
– Это твое чадо, ты о нем и беспокойся! А мне и других забот хватает!
Тогда они впервые серьезно поссорились, и она увидела его с новой стороны. Или он всегда был таким, а она просто не замечала?
Вот тогда-то она и почувствовала себя невыносимо одинокой. Конечно, ребенок не должен помешать его карьере – никто этого и не ждет, но совсем никак не заботиться о нем, не готовиться к его появлению – жестоко и эгоистично. Что ж, значит, ей нужен дополнительный
Если Джейми может играть в массовке, сможет и она. Пора попытать счастья, вдруг и ей удастся подобрать какие-то мелкие роли? Волосы она отрастила, экономя деньги на стрижке; затянулась в тугой корсет, чтобы скрыть выступающий животик. Перед пробами ее предупредили, что надо захватить свои фотографии и быть готовой к собеседованию.
– У вас хорошее лицо, как раз подходите на роль первых поселенцев, корсет и шаль усилят образ. Да, вот так заколоть волосы назад, простые ясные черты лица… Да, подойдете.
Ей дали заполнить какие-то формы и велели отправляться в костюмерную – экипироваться, прикрепить номерок и становиться в очередь на пробы.
– А уж там они решат, нужны вы им или нет.
На номерке ее имя написали как Зельма Барр, и она не стала ничего исправлять.
Почти целый день пришлось просидеть в тени – в платье с кринолином, в грубых башмаках, парике и чепце, пока наконец не подошел директор картины набирать актеров в массовку.
– Ты, ты и ты… Вон по той улице, прогуливайтесь туда-сюда, туда-сюда! Ну-ка, а ты, – он показал пальцем на Сельму, – бери-ка коляску и толкай, да порешительней.
Ее первой ролью стало толкать старую металлическую коляску по улице городка с фанерными каркасами домов и магазинов. Туда и обратно, туда и обратно – и так несколько часов, пока наконец отсняли со всех ракурсов и отрепетировали сцену. Спина ее нестерпимо ныла, зато поблизости было кафе, так что она могла поесть и не подвергаться пытке, стоя дома у того жуткого устройства, которое отчего-то называлось плитой.
Все это совершенно не походило на их медовый месяц в Аризоне, но кто же станет жаловаться, получая тринадцать долларов в день?
Джейми пришел в ярость, когда она рассказала ему о своих приключениях.
– Но ты же сказал мне найти работу.
– Ничего я не говорил!
– Еще как говорил, и не раз. Ты ведь не намерен кормить нашего ребенка, значит, это придется делать мне.
– Но я не имел в виду, что выйдет вот так… Мы не можем быть в одном бизнесе.
– Это еще почему? У меня нет тут других занятий. Такие заказы сегодня есть, а завтра нет… Правда, мне сказали, что у меня подходящее лицо, так что покуда они будут снимать вестерны о Диком Западе, кто-то должен чинно прогуливаться по городкам первых поселенцев, – улыбнулась она, надеясь, что он сможет увидеть забавное в ситуации.
– Ну да, и буду я по одну сторону улицы гулять, а ты по другую. Я вовсе не так все планировал, – вздохнул он, но хотя бы уже не сердился, и то хорошо.
– Нам надо будет подыскать другое жилье, когда малыш родится.
– Мои папаша с мамашей вырастили шестерых щенков в одной конуре… И ту мы снимали, – последовал ответ.
– Да где же вы все спали?
– Друг на дружке вповалку в кладовке: матрас на пол кинули, и довольно. Мелкие – в люльке, а родители – на самодельной кровати. На первые несколько месяцев малому вполне подойдет нижний ящик комода.
Сельме вовсе не хотелось, чтобы ее ребенок спал в ящике комода, но нищета не выбирает. Во всяком случае, ей удалось заставить его задуматься о предстоящем событии. Ничего, вот станет отцом, и научится более ответственно ко всему относиться. Но тогда она начала понимать, как же мало она знает о своем муже и как мало он знает о ней.
Гай удивленно наблюдал за птицей – алая овсянка мелькнула в кустах. Птицы здесь были такими яркими и такими разными – то голубые сойки, то дятлы с красными шляпками. Огромные ястребы, описывающие величественные круги в небе, до сих пор заставляли его бросить инструменты и восхищенно следить за их полетом. Нравилось ему вот так отправиться куда-нибудь в одиночестве – просто поразмыслить, как же сильно меняется его жизнь.
Он все набирался храбрости подойти к Ицхаку и спросить разрешения ухаживать за его дочерью. Теперь уже пора – он ведь вступил в их общину, принял крещение, причастился, изо всех сил помогал на ферме. Что же тут необычного, что ему хочется обустроиться, создать семью?
Он очень любил наблюдать, как Роза крутится по хозяйству вместе с матерью – готовит еду, шьет платья, строчит причудливые одеяла из лоскутков, ни минуты не сидит на месте. Но стоило ему войти к комнату, как все менялось: он видел, как щеки ее вспыхивают и что уголком голубых глаз она чуть косится на него, едва заметно улыбаясь краешком рта.
Им не требовалось спрашивать позволения, чтобы вместе прогуливаться по полям, и она расспрашивала его о прежней жизни, о его семье, о том, какая же Англия на самом деле. Она никак не могла понять, как он смог покинуть родную страну, а он ловил себя на том, с какой ностальгией рассказывает о Йоркшире, о том, как иной холм или пейзаж здесь так его напоминает, рассказывал о Джемайме и о своем брате. И о том, как его жизнь там закончилась.
– Как и у тебя, у меня нет больше семьи. Большой семьи, я хочу сказать. Школа и армия тоже были моей семьей.
Она посмотрела на него озадаченно, ничего не понимая. Ну как же ему описать все перипетии его судьбы девушке, чье формальное образование окончилось в тринадцать лет? А после началось настоящее образование. С пяти лет она печет хлеб и шьет.
Они пришли друг к другу из разных миров. Что может знать Роза о его кошмарах, когда он просыпается среди ночи от крика сотен мужчин разом, задыхаясь: в голове грохочут взрывы, его окружают языки пламени – желтые, оранжевые, танцуют вокруг него, и в ноздри ударяет запах паленого мяса и крови.