Забытые смертью
Шрифт:
— Рожу умой! Детей постыдись, кобелище! Весь в помаде!
Он глянул на себя в зеркало и покраснел до макушки. Все лицо, как у клоуна, в отпечатках губ.
В следующие дни он стал предусмотрительнее и перед уходом всегда оглядывал лицо в зеркале.
Но однажды, едва погасили они свет в комнатухе и легли в постель, стекло в окне дрогнуло, рассыпалось вдребезги, и большой кирпич упал рядом с койкой.
Егор вскочил. Кинулся к окну. Но в кромешной темноте никого не увидел. Лишь Инесса, испуганно охнув, торопливо шурша тряпками, одевалась.
Торшин, успокоив Инессу, пообещал утром вставить стекло и пошел домой, сжимая кулаки. Дверь в доме оказалась незапертой. Егор влетел, дыша тяжело, не скрывая злобу.
«Конечно, Фенька утворила! Кто еще мог такое отчебучить? Ну, я тебя!» Он шагнул из коридора и лицом к лицу встретился с сыном. Тот стоял среди прихожей, бледный, дрожащий.
— Так это ты? — вырвалось у него изумленно. И бросился на Славку с кулаками.
Феня выскочила из спальни, загородила собою сына. И, получив кулаком в висок, упала на пол.
— Сынок, беги к деду! — успела крикнуть. И Славик, вырвавшись из рук Егора, выскочил в темноту.
В тот день он не ночевал дома. А утром чуть свет старший Торшин вставил стекла в разбитом окне бухгалтерши. И, уходя, сказал бабе:
— Добром тебя прошу, уезжай из деревни. Не позорь нас. Внук кирпич взял, а я с топором приду! Мне уже ни бояться, ни терять нечего! Одной потаскухой на свете меньше будет! — и тут же заявился в дом к сыну.
Егор еще спал, когда, грохнув дверью, отец прошел к его койке и, сорвав с него одеяло, заставил встать и выйти в сарай. Там он, не говоря ни слова, избил его впервые за всю жизнь. И сказал обидные слова — их до конца жизни не сумел забыть Егор:
— Лучше бы тебя на войне убили, чем вот таким ты стал! Зачем вернулся? Будь ты проклят! Не сын мне больше! Отрекаюсь! Сдохну — к могиле не подходи.
Едва отдышался Егор до работы. А когда пришел в правление, Инесса предложила ему уехать к ней в Смоленск. Мужем. Навсегда из колхоза.
Он не сразу ответил. Решил подумать, взвесить. Но когда пришел домой на перерыв, увидел непримиримое, перекошенное злобой лицо сына. Он понял: жить под одной крышей они уже не смогут никогда.
Егор сел к столу. Ему никто не накрывал, не думал кормить его обедом. Феня возилась в сарае с коровой и делала вид, что не слышала прихода мужа.
Егор достал из кладовки рюкзак. Тот, с которым пришел из Германии. Торопливо собрал свои вещи. Сын молча отвернулся к окну. Все понял. Не останавливал, не уговаривал, ни о чем не просил. Ни один мускул не дрогнул на лице. Он будто ждал, когда за Егором закроется дверь. И Торшин не заставил себя ждать. Закинул рюкзак на Плечи, вышел во двор и услышал:
— Егор! Остановись! Ну как же дети? — догнала Феня, схватила за плечо, заплакала горестно, по-бабьи.
— Я им не нужен! Вон, выродок, он очень радуется моему уходу! — кивнул на Славика, стоявшего на крыльце.
— Одумайся! Куда ты! Ведь родной он тебе! Останься, —
— Не надо, мама! Не плачь, не позорься. Нам не
о ком жалеть. Мы никого не теряем. Уходят чужие. Ну, скатертью дорога! У нас все дома.
В правлении колхоза Егору сказали приехать за расчетом в конце года. И, не уговаривая, не останавливая, молча бросили на стол трудовую книжку. В этот же день, забравшись в кузов грузовика, уехал он в Смоленск вместе с Инессой.
В светлой благоустроенной квартире он зажил, как в раю. Не надо было заботиться о воде и Дровах. Захотел помыться — ванна имеется. Вокруг полно магазинов. Знай работай. И никаких тебе забот.
Новая жена вскоре и на работу устроила. Счетоводом на хлебозавод.
Егор зажил, как настоящий горожанин. По субботам в кино ходил с Ниной Николаевной, в воскресенье гуляли по городу. Под руку. С Фенькой, прожив столько лет, ни разу так-то по селу не прошелся. Все недосуг. Да и не принято было такое в Березняках.
Через полгода Инесса уговорила Егора. И тот подал заявление на развод. Он ожидал процесса с содроганием. Не спал всю ночь, ожидая, что Фенька заявится в суд со всеми детьми и начнет его позорить.
Но… Баба пришла в суд спокойная, совсем одна. И на вопросы судьи о причине развода ответила, не дрогнув:
— Ошиблись друг в друге. Хотим исправить.
Отказалась она и от алиментов. Вернула высланные деньги почта с пометкой: «Получатель отказалась».
Шли месяцы. Новая жена скучать не давала. Решила дачу купить. И Егор по выходным ездил теперь за город. Поднимал огород, посадил сад, заботился о даче.
В тот год решился он под Рождество отца навестить. Купил подарки, бутылку водки, всякой городской снеди и подъехал вечером к дому на такси.
Едва открыв калитку, лицом к лицу с. отцом встретился.
— Чего тут потерял? На што приперся? Кто ждет тебя здесь? — схватился старик за метлу, не желая слушать сына.
Хорошо таксист уехать не успел. Егор торопливо вскочил в машину. Его трясло от стыда. Старик опозорил на всю улицу. Будто забыл, что он прежде всего — отец.
К Феньке и детям он не рискнул показаться. И лишь через три года его с трудом разыскала мать. Не выдержало сердце. И, позвав сына в скверик перед домом, тихо плакала рядом.
— Как там в селе, мама? — спросил он, обняв ее ссутулившиеся плечи.
— В деревне все отменно. Отсеялись к времени, слава Богу. Все живы, — умолкла на полуслове. И, проглотив колючий комок в горле, продолжила: — Отец вот прихворал. Совсем слабый стал. Не видит ничего. Как ты уехал, слепнуть начал. Фершал был. Оглядел, сказал про нервы. Да где им взяться? — отмахнулась она слабо.
— Как там мои?
Мать голову нагнула, вытерла лицо концами платка.
— Славик школу кончил. Хочет в строительный институт поступать. Рая через год техникум закончит.