Забытые всеми
Шрифт:
– Какие у нас будут документы, подтверждающие принадлежность к Швейцарскому комитету Красного креста?
– спросил Иволгин.
– У вас будут удостоверения инспекторов организации и сопровождающий из французского Красного креста.
Герр Винклер выждал пару минут, убедился, что вопросов более нет, продолжил:
– Русская эмиграция в Париже делится на две непримиримые группировки: одна осуждает Германию за поход на восток и радеет за свою бывшую Родину; другая – ратует за поражение большевизма. Вторые представители с удовольствием идут на сотрудничество
– Как будем обходиться без переводчика? – спросил Кондратьев.
– Имеете в виду ваше общение среди французов? Немецкий язык вас до Киева доведет. Так говорят в России? Запомните, немецкий язык – первый государственный язык в Швейцарии. Те французы, которые будут с вами общаться, хорошо знают немецкий. Если вопросов более нет, проводите меня до автомобиля и на том расстанемся. Завтра к вам пожалует профессор.
– Герр Винклер, мы с вами еще увидимся? Вопросы могут появиться позже.
– Еще не раз, Иоганн, – ответил немец, сел в свой автомобиль и уехал.
Иволгин и Кондратьев долго стояли на улице возле дома, слишком много вопросов накопилось в обеих сторон.
– Не надо, Дмитрий, на меня обижаться. Наша дружба проверена той, прошлой войной. А если вспомнить, как мы оказались под расстрелом, как бежали, как благодаря стараниям твоей матушки и отца Мифодия вернулись к жизни.
– Теперь мы с тобой имеем принадлежность к Аненербе. Ты не знаешь, что такое Аненербе? От них в другие места не переводят, только на тот свет.
– Пока мы нужны им, с нами ничего не случится. Если только между собой не заискрим. Мне Власов предлагал служить при его штабе. Считаешь, надо было соглашаться?
– Нет, Иван. Я в Гореносово остался, не пошел с вами, потому что для меня все одно: белые, красные, зеленые, синие. Для меня есть русские люди и внешние враги.
– Чего же тогда немцам служишь?
– А ты?
– Я уже говорил. Хотел разыскать сына. Ладно, скажи, дорогой друг, что такое Аненербе. А то название все произносят шепотом, да ты еще напугал.
– Строго засекреченная государственная структура. Главный куратор – рейхсминистр Гиммлер. С января текущего 1942 года вполне официальная структура. Она наполовину состоит из научных кадров, наполовину из проверенных офицеров СС, с боку припеку такие, как мы – разовые исполнители. По исполнению разовых задач от привлеченных просто избавляются, их убивают.
– Неожиданно! Но чем они все-таки занимаются?
– На научных, мистических, религиозных и древних знаниях создают систему доказательств Богоизбранности и первородства немецкого народа, его превосходства над всеми другими
– Мы с тобой уже долго торчим на улице, микрофоны все в доме. Придется тебе, Дмитрий Григорьевич, подробно описать, о чем мы тут болтали.
– Я найду, о чем написать. Как ты обо всем догадался?
– Тут особой смекалки не требуется. В случае моего отклонения от задания, ты должен будешь меня убить.
– Еще раньше, когда ты добудешь нужные сведения.
– Скажи, каким способом убьешь? Просто из пистолета или яд выдали, шприц, порошок?
– Пойдем, Иван Алексеевич, выпьем пива, а то холодно на улице.
У тром приехал еще один офицер в званииштурмбанфюрера. Прибыл на черном БМВ, представился как герр Хартманн. Сразу расположился в рабочем кабинете и часа два вещал Иволгину и Кондратьеву про государственное устройство Швейцарии, про три столицы, про кантоны, Гельвитическую республику, про немецкий, французский, итальянский языки и какой-то ретороманский язык. Несколько раз возвращался к 1866 году – времени создания Международного Красного креста и Красного полумесяца. Подивился, что его слушатели не задали ни одного вопроса. Сел в свой автомобиль и уехал.
Через день рано утром пожаловал сам профессор Иозеф Шварцмюллер. Его сопровождал все тот же герр Винклер. Все собрались в кабинете.
– Мы добыли дневник Ершовой, точнее Воропаева, – начал профессор.
– Значит племянник вертухайки не обманул! – воскликнул Иволгин.
– Племянник не обманул. Только обнаруженная находка нас нисколько не приблизила к решению задачи, – Шварцмюллер открыл портфель и вынул из него общую тетрадь. Подобные до революции продавались во всех книжных магазинах Петербурга.
– Сначала я прочитал дневник сам, насколько мне позволяли мои знания русского. Потом отдал лучшим нашим переводчикам. Но в немецком переводе в дневнике не оказалось ни одного упоминания про золотой треугольник, Батый-сак и вообще про какую-либо реликвию.
Может быть добытая тетрадь вовсе не дневник Воропаева? – предположил Иволгин.
– Молодой человек, – с вызовом отреагировал профессор, люди Канариса, его лучшие агенты проникли в дом Ершовой, исследовали обстановку и в стене обнаружили тайник. Из него извлекли тетрадь и икону какого-то святого. Ведь советы – власть безбожная, значит, было чего бояться сотруднице ГУЛАГа.
– Ее дома не было? – спросил Иволгин.
– Она ушла на войну.
– А ее племянник? – вырвалось у Ивана Алексеевича.
– Если вы про его здоровье, он пока жив, – грубо ответил профессор.
– Понимаю так, вас интересует мое мнение о содержании дневника, или что-то изменилось и мои услуги вам не интересны, – запустил Иволгин пробный шар.
– Вот пленка с негативами текста, – профессор вынул пенал и положил его на стол, – в комнате охраны имеется проектор и экран. Хочу чтобы вы изучили дневник и высказали свое мнение. Очень надеюсь, что от моего внимания ускользнуло главное. Там много непонятного для человека из другого мира.