Забытый - Москва
Шрифт:
Она пала ему на грудь, но тихо, нежно, грустно.
– Что случилось, ведьма моя родная?
– Ничего особенного, - Юли шмыгнула носом, - просто соскучилась очень.
– Я тоже.
– Ты... Ты молодой. А я... Жизнь катится. Уже под гору... Годы - буль, буль, как камешки в ручей. А тебя... Хорошо - раз в год на огонек залетишь. А знаешь, как без тебя скучно!
И во второй раз увидел Дмитрий слезы на ее глазах, а вокруг глаз, да и дальше уже, на щеках, на лбу, - морщинки.
"Да-а, годы - буль, буль... Ведь ей же сорок уже!
– он ужаснулся, внимательней взглянул, увидел тонкие густые брови, полные яркие
– Боже мой! Ну и что?! Ведь это прежняя моя бес-ведьма Юли, прекрасней и желанней которой нет на свете!"
Он сжал ее в объятьях крепко-крепко, почуял мелкую дрожь и огонь ее тела, загорелся.
– Прости меня. Юли. Видно, все-таки свинья я порядочнаяя, но... Если б я мог!
– ему опять бросились в глаза ее морщинки, а у виска (что ж это?!) седая прядь! И он в самом деле почувствовал себя и мерзавцем, и беспомощным ребенком одновременно.
А она, кажется, поняла его настроение, нежно погладила по щеке:
– Ладно. Я же знаю. Если б ты мог... Я же не жалуюсь. Я так рада! прижалась, спрятала лицо у него на плече, чтобы не показать покатившихся все-таки слез.
Он отнес ее в избу, и там начался бой, в котором сразу забыто было все, остались жар, стоны и неизъяснимое наслаждение двух сплетенных в единое тел. Бой продолжался как обычно, около двух часов, с короткими перерывами, в которые Дмитрий вынужден был пополнять свои силы с помощью кружки доброго меда, а Юли охлаждать себя с помощью родниковой воды. Только когда Дмитрий совершенно изнемог, Юли умылась, привела в порядок себя, отерла мокрым полотенцем его и, не дожидаясь вопросов, стала рассказывать о себе и своих взаимоотношениях с Вельяминовыми.
Власть ее над Иваном оставалась неколебимой, это, впрочем, он черпал не только из ее слов... ведь Юли могла загордиться, потерять чувтво реальности, а Дмитрий все время помнил, что не каждый же будет относиться к Юли так, как относится к ней он. Но она рассказывала не о своих чувствах или предположениях, а о том, что ради нее Иван творил, чем рисковал и чего не жалел ради ее любви. Выходило, что он мог пожертвовать ради нее всем, кроме одного: власти. Власть была его первой и главной любовью, и ради нее, говорила Юли, он не только ее отдаст, но и отца родного не пожалеет. Однако Ивану, кажется, никогда не приходило в голову, что между Юли и властью придется выбирать, он ясно себе представлял, что имея власть, сможет удержать и Юли, а не удержится у власти, то и Юли ни за что не удержит.
– Здравые мысли, между прочим, - вздохнул Дмитрий.
– Конечно. Я всегда тебе говорила, что он не дурак. Только амбиций на десятерых. Потому его и не любят, и боятся. Но отец прикрыл его со всех сторон своим авторитетом так, что он может позволить себе любую выходку. Даже против князя.
– Даже... Но что именно?
– Болтает. Что мне князь, говорит, всего лишь брат двоюродный. К тому же молодой, глупый еще.
– Это только тебе или на людях тоже?
– Мне-то постоянно. Но и на людях, мне кажется, не особенно осторожничает. Хотя сама я не слышала. Да ведь я с ним на людях не бываю.
– Уточни, узнай. Это ведь очень неплохо.
– Неплохо. Да мне, Митя, страшно становится. От планов его бредовых. Ведь если он попрет, то кровь прольется, много крови. Он, кажется, не понимает, что очень многим отцу обязан, что отец его прикрывает. Тот ему уже помеха.
– Ишь ты! Хорошего сынка Василь Василич себе вырастил!
– Стоило бы, конечно, все это до Василь Василича довести, только мне как-то... жалко его, вроде...
– Что ты! Ни в коем случае! Пусть уж они свою игру до конца вместе доведут. В полной любви и согласии. Что нам толку их ссорить? Отца мы никогда не завалим, ни за что. А сын от ссоры может поумнеть, заосторожничать. Да и за себя остерегись! Ведь тут вполне возможно, что об отце он только с тобой. И если отец узнает, то от кого?! Смотри! Не лезь, полегче, относись ко всему этому полегче.
– Да-а, Митя, страшно. Мне ведь куда ни кинь, везде клин получается.
– Это еще почему?
– Возьми Иван верх, ты и все мы не просто проиграем. Пропадем! А коли возьмут Ивана за одно место, и меня заодно прихлопнут, как главную помощницу. На меня кое-кто тоже косо стал посматривать. Думают - это я Ивана подбиваю.
– Ну уж это-то мы как-нибудь устроим.
– Устроишь. Ты далеко всегда. Даже Люба с Иоганном не сразу дотянутся. А тут, может, часы, а то и минуты все решат.
– Нет! Ведь все пока в твоих руках и от тебя зависит, когда дать чему-то ход и заварить всю эту кашу. Или это уже не так? Тогда бросай все к чертовой матери и возращайся в дом! Ты мне дороже любых политических выгод, я не могу тобой рисковать! Ни вот столько! Не хочу!
– Спасибо, сокол мой, - она прижалась грудью, поцеловала нежно в щеку, он почувствовал, что вновь загорается, - но ВСЕ бросать пока еще резона нет. Пожалуй, пока Василь Василич жив, дай ему Бог здоровья. Да мне и самой теперь уже нельзя бросить. Сколько сделано, сколько сил вложено. Надо до конца довести. Каким бы он ни был. Да и корысть моя...
– Какая еще?
– Дмитрий сделал вид, что не понял, не помнит.
– Да колдунья та его страшная из головы нейдет. Глупость, конечно. Лет уж мне сколько... Но вдруг поможет!
– Ах, Юли, - он взял ее за подбородок, заглянул в глаза, - что ж ты с ним делать-то будешь?
– Я?!! Да я!... Да я его... Я его на руках носить буду! Коня ему лучше княжеского! Доспех золотой! Все, что захочет!..
– Юли задохнулась в восторге.
– Вот и вырастишь такого, как Иван. Он тебе и поднесет подарочек на старости лет...
– Не-ет! Дурень! Он же в тебя пойдет! Разве он такое помыслит?!
– Ну а если девка?
– А если девка... Она такая будет!.. Она такая красавица будет! Всех с ума сведет, за князя замуж выйдет! Она... она...
– и Юли кинулась на него с бешеными поцелуями, и снова завертелась их безумная карусель.
Серьезный разговор заканчивали, когда собрались разъезжаться. Перечислив ему всех Ивановых друзей и сторонников, среди которых главное место занимали "сурожане", чем кто из них занимается и кого с какой стороны следует опасаться, Юли все-таки порадовала и добрыми вестями. Дело в том, что вельяминовский "кулак" разжался. Второй в семье человек, Тимофей Васильевич, совершенно отошел от московских дел, ликвидируя в провинции последствия литовщины и восстанавливая базу для ответного удара. А брат Ивана, Микула, уже пять месяцев реорганизует коломенские полки по плану Великого князя, за что получил от старшего брата презрительную кличку: "митькин прихвостень".