Забывший имя Луны

Мурашова Екатерина Вадимовна

Кешка улыбнулся, широко раздвинув губы, почти засмеялся, если не учитывать того, что смех его был беззвучным и оттого жутковатым для стороннего наблюдателя. Но ему и вправду было смешно. Почему-то ему казалось, что речи старого баяниста не смог бы понять даже Блин – знаток городской жизни. Поднапрягшись, Кешка решил блеснуть и проявил чудеса адекватности и сообразительности (о чем сам не подозревал, но о чем, похоже, догадался его собеседник).

– Нет. Спасибо, – по возможности смягчив свой хриплый, словно заржавелый голос, сказал он. – Ничего не надо.

Раньше, чем старый баянист успел сказать еще что-нибудь, Кешка, как

всегда не оборачиваясь (он чувствовал обстановку за своей спиной – лесная привычка, условие выживания), шагнул назад и мгновенно расстаял, смешавшись с толпой в полутьме перехода. Музыкант потряс головой, достал платочек и вытер неизвестно отчего вспотевший лоб.

Другой баянист, который также нравился Кешке, был совсем мал. Детеныш – так мысленно называл его Кешка. Он играл в длинном светлом коридоре между двумя станциями, и казался непропорционально маленьким рядом с огромным инструментом, который величаво сидел на его острых коленях. Детеныш играл громко и отчаяно, прижавшись щекой к баяну и склонив набок светло-русую коротко остриженную голову. Глаза его во время игры были полузакрыты и, казалось, что каждое усилие, которым он раздвигает матово-черные тугие меха, может оказаться последним в его жизни. Кешка чувствовал в детеныше родственную душу, и совсем не боялся его, но никогда не подходил близко, и тем более не заговаривал с ним. Магия музыки надежно разделяла их миры с точки зрения Кешки, а сам Детеныш, в отличие от Евгения Константиновича, никогда Кешку не замечал.

Таковы были нехитрые удовольствия кешкиной жизни, и именно с ними оказались связаны очередные перемены в его судьбе.

Однажды, полускрывшись за ларьком, Кешка слушал умиротворяющую музыку Евгения Константиновича, и ему казалось, что небольшие вечерние волны качают его тело невдалеке от мыса, а лучи неяркого солнца мягко гладят сомкнутые веки, создавая в мозгу причудливые оранжево-лилово-багровые картины. Вдруг музыка смолкла на полутакте, и Кешка ощутил это как удар. Чувство опасности было у него таким же отчетливым, как зрение, слух и осязание у нормальных здоровых людей, поэтому раньше, чем он открыл глаза, его тело уже само приняло приняло позу, соответствующую как возможности обороняться, так и возможности немедленного и стремительного бегства.

Рядом со старым музыкантом стояло двое людей-самцов, из числа чистых и опасных (в них присутствовало еще какое-то усугубляющее опасность отчаяние, как будто еще недавно они были грязными и сейчас не очень уверенно чувствовали себя в нынешнем статусе). Лиц их Кешка не видел, но спины нашел весьма выразительными. Прислушиваясь, Кешка легко исключил из сферы своего внимания посторонние переходные шумы и сосредоточился на интересующем его разговоре (он часто делал так во время охоты в лесу, и из множества лесных и морских звуков умел слышать именно тот, который был ему нужен в данный момент. Большинство людей в той или иной мере обладают этой способностью, но для своего проявления она нуждается в развитии и тренировке).

Разговор оказался малопонятным (Кешка ожидал этого) и вполне спокойным (этого Кешка не ожидал, потому что интуиция недвусмысленно говорила об опасности).

– Ну что, дед, гони капусту, время, – вполне мирно сказал один из самцов, тот, что был пониже ростом и вел разговор.

– Вы, мальчики, все-таки обратили бы внимание на свою общую культуру, – спокойно ответил старый музыкант, что-то перебирая в пальцах. По особенностям

движений Кешка догадался, что он перебирает бумажки-деньги. Живя в Городе, он много раз видел и уже запомнил этот жест. – Вы же еще молодые, вам же детей растить. Музыка – она субстанция тонкая, это вам не гудок, не сирена, ее где угодно нельзя…

– Не та сумма, дед! – оборвал старика низкий и квадратный.

– Как не та? – удивился музыкант. – Все пересчитано. Проверяйте сами.

– Инфляция, дед. Слышал такое слово?

– Как же так, мальчики? Мы же с вами договаривались… Я со своей стороны…

– А теперь передоговоримся. Гони еще пятьдесят.

– Но мальчики, помилосердствуйте! Подумайте, в конце концов. Вы же сами рубите сук, на котором сидите. Если некая деятельность становится нерентабельной…

– Ты нам зубы не заговаривай. Деньги на бочку – и все!

– Мальчики, но нельзя же так! Давайте обсудим…

– Нечего нам с тобой обсуждать! – процедил низкий и квадратный и со злостью пнул носком ботинка черную коробку. Коробка перевернулась, а белая гвоздика упала в перемешанную сотнями ног грязь. Спутник квадратного наступил на нее каблуком. Тонкий стебель расплющился, а головка приподнялась, словно в тщетной попытке вылезти, спастись…

Кешка сжал зубы и кулаки. Злость была в общем-то не очень знакомым ему чувством.

– Ну хорошо, хорошо, но я вам все же хотел бы объяснить…

– Не надо объяснять, плати и все… Мы-то чего… Политика такая… – ощутимо остывая, почти весело сказал квадратный. Кешка физически ощутил, как исчезает, словно погасающие угли под пеплом, тревога непонятных пришельцев.

И вдруг в его мозгу полыхнула четкая, как воспоминание об уже свершившемся событии, мысль. Ни секунды не медля, Кешка сорвался с места и побежал к вестибюлю метро.

Детеныш играл как всегда, приложив ухо к баяну и прислушиваясь к чему-то, происходящему в его таинственных внутренностях. Рядом с ним никого не было. Кешка прислонился к стене чуть поодаль и принялся ждать. Ждать Кешка мог часами, не испытывая ни утомления, ни даже желания переменить позу. В сущности, ожидание для него ничем не отличалось от действия, и в этом было одно из коренных отличий его от людей Города. Сам Кешка покудова не знал об этом.

Но в этот раз долго ждать не пришлось. Знакомые фигуры показались в глубине коридора и на этот раз Кешка смог рассмотреть их лица. Лица ничего не сказали ему, но по другим каналам восприятия Кешка понял, что сейчас оба самца не испытывают практически никакой тревоги и абсолютно уверены в себе.

Их разговор с детенышем был еще короче.

– Капуста и пятьдесят сверху, – сказал квадратный, скучающе глядя куда-то в сторону.

– У меня нет! – пискнул детеныш. – Вы же говорили…

– Быстро, падла! – свистящим шепотом сказал квадратный, а его высокий спутник выразительно пошевелил плечами.

И опять Кешка понял их. Они вовсе не злились, они пугали. Так делает большой пес или волк, если хочет отнять у щенка лакомый кусок. Обычно щенок делает лужу и отползает на брюхе. Детеныш тоже испугался, но, похоже, у него действительно не было того, что они от него требовали. Второй, высокий, который не произнес ни слова, вытянул клешнястую руку и щелкнул детеныша по лбу. Детеныш тихонько взвизгнул и отпрянул, едва не уронив баян.

И тогда Кешка прыгнул. Молча. Одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние и никого не задев по дороге.