Зачарованные
Шрифт:
Я инстинктивно напряглась, выгнув спину.
Волк навис надо мной.
– Почему это я должен знать, где твой брат? – презрительно рыкнул он. – Маленькая воровка, неужели ты ничему не научилась? Мне до твоих родичей не больше дела, чем до какой-нибудь блохи.
Я ощетинилась, мой хвост вытянулся.
– Я пришла сюда не ради твоих оскорблений, волк.
– А ты становишься храбрее, лис-ка… по крайней мере, пока нас разделяют эти прутья. Может, зайдешь внутрь и мы тут поболтаем, а?
Я мельком глянула на дорожку из серого камня вокруг ограды, два ряда изгороди за ней и что-то красное
– Мне и здесь хорошо.
Сделав еще шаг тяжелыми лапами, волк окончательно выбрался из тени. Его мех горел в лучах заходящего солнца. Желтые глаза выглядели впалыми, как светящиеся шары, окруженные штормовым небом. Он похудел еще сильнее, и это только подчеркивало его рост. Под клочковатой шкурой проступали изгибы и выпуклости его костей.
Я прижала уши, воздух с трудом проникал в мою грудь, но я твердо встретила взгляд желтых глаз волка.
– Лис, потерянный для Старейшин за шкурой и сухожилиями величайшего из детей Канисты.
Нос волка напрягся.
– Что это значит, лис-ка?
Его веселый тон охладил меня. Уши волка нетерпеливо двигались. Я искала какие-то намеки в выражении его морды, но ничего не нашла.
Я сглотнула, но продолжала смотреть ему в глаза, припоминая историю Сиффрина о собаке, волке и лисице.
– Разве не ты величайший из детей Канисты? Ты же самый крупный.
Волк взглянул сквозь решетку куда-то мимо меня, на красный закат. Я на мгновение обернулась, пытаясь понять, на что он уставился. Существа в логовах затихли. Бесшерстных нигде не было слышно, вокруг царила тишина сумерек, и еще снизу доносился тихий гул Путаницы. Красный закат был похож на рыжий хвост. Вместе с ним к горизонту опускались облака, как белые кончики лисьих хвостов. А над этим угасающим светом в темно-синее небо поднималась полная луна.
Я снова посмотрела на волка:
– Если поможешь мне, я выпущу тебя отсюда. Я знаю, как открывается эта дверь.
Взгляд волка на мгновение остановился на мне.
– Я тебе не верю, лис-ка. Если бы это было так просто, мы бы все были на свободе в Путанице. Вот только не все здесь жаждут свободы. Кому-то не нужно ничего, кроме хорошей еды каждый день и теплой постели.
Он вздрогнул, его глаза снова устремились к луне.
– Я знаю, как это сделать! – настойчиво повторила я. – Я наблюдала за бесшерстными.
– Хитрая лиса. Но это неважно. Я не договариваюсь с пожирателями крыс.
Мой хвост застыл. Невежественное, высокомерное существо… Мой нос стал горячим.
– Так ты не хочешь освободиться?
Он поднял длинную морду, наклонил голову набок. Его встрепанная шкура выглядела грязной, под подбородком повисли комья бежевого пуха, но голос волка прозвучал сильно и горделиво:
– Что такое свобода без чести?
Я едва поверила собственным ушам:
– Свобода – это солнце на твоих усах, это поиск собственной еды, это сон там, где тебе захочется, и ты никому ничем не обязан!
«Свобода, – подумала я, – это значит, что тебя не будут преследовать горестные крики других существ; ты не будешь заперт в клетке; ты не будешь трястись от ужаса, глядя на желтую дверь…»
– Существо, не знающее преданности, никогда этого не поймет. Ты даже не охотница!
Я тут же издала охотничье геканье.
– Да я
– Мчаться как бишар – вот что такое настоящая охота, – прорычал он. – Нестись через замерзший мир, и чтобы сотня лап одновременно стучала по снегу, и метель била тебе в нос, и мороз кусал твое горло, и дух твоих предков подгонял тебя вперед… – Его огромные лапы сжимались и разжимались в неведомом мне ритме. – Как единое существо, как единое сердце, а копыта твоей жертвы колотят по тропе, словно гром… Риск безудержного движения; самопожертвование, чтобы всегда жил бишар… Никогда не умирающий. Никогда не забытый. Всегда живой в вое живых существ.
У основания моих ушей зашевелился мех, хотя воздух был совершенно спокоен.
Свет упал в глаза волка, последний отблеск горящего золота, когда солнце опустилось за горизонт.
– Сначала я звал их каждую ночь, надеясь, что услышу их голоса или почувствую на своей шкуре дыхание льда. Но больше я не вою.
Он опустил голову, повернулся и снова направился в темноту своего логова. Он даже не прикоснулся к мясу, оставленному ему бесшерстными.
– Погоди! – умоляюще вскрикнула я. – Пожалуйста, скажи, что тебе известно о Пайри? Он мой брат. Он все, что у меня есть!
Волк некоторое время молчал, чуть повернув голову, и я видела его длинную морду сбоку.
– Ты говорила и о других. Твой отец, твоя мать?
– Они мертвы, – ответила я надтреснутым голосом.
Какое-то время волк молчал. Его опущенный хвост чуть-чуть вздрагивал, как лист на слабом ветерке.
– Повтори-ка еще раз насчет того лиса…
Я откашлялась:
– Лис, потерянный для Старейшин за шкурой и сухожилиями величайшего из детей Канисты.
Хвост волка вздрогнул.
– Не могу понять, что это означает. Чьи это слова? Откуда ты знаешь, что они имеют отношение к твоему брату?
– Просто я так чувствую, – тихо ответила я. – Инстинктивно. – Я говорила едва слышно. Я понимала, как глупо все это звучит. – А слова эти сказала одна из лисьих Старейшин. Ты, наверное, не слышал о Старейшинах, но…
Волк снова двинулся в темноту, прочь с моих глаз.
– Ты пришла не туда, куда тебе нужно, – пробормотал он.
Я смотрела, как он исчезает в тенях. Мне хотелось, чтобы он вышел наружу, но в его логове было тихо. Тяжело ступая, я повернулась и посмотрела сквозь решетки на зеленое пространство. Последние отблески солнца исчезли. Лишь слабое свечение висело над коротко срезанной травой. Мне сдавило грудь, дышать стало трудно. Конечно, Пайри здесь не было. Я сама себя обманывала, позволяя надежде ослепить меня.
На меня обрушилась волна печали. Мне стало больно от горя. Мама, папа и бабушка… они были теперь за горизонтом, навсегда недостижимые. И Пайри был для меня потерян, нам обоим суждено отныне скитаться в одиночестве. Мои мысли вдруг споткнулись о Сиффрина и перепутались, когда я представила себе этого ярко-рыжего лиса. Он защищал меня, или, по крайней мере, так это выглядело, – но он и обманывал меня. Я уже не понимала, кто он таков, что он собой представляет, что ему нужно от меня. Но все равно оплакивала друга, которого вроде бы нашла.