Зачем Сталин создал Израиль?
Шрифт:
«Г-н Раск принял меня в гостиничном номере госсекретаря Маршалла, — писал в отчете Гербер. — Во время войны г-н Раск был полковником, до марта сорок седьмого года работал по гражданской линии помощником по политическим вопросам министра обороны и стал, предположительно, одной из новых фигур, переведенных в государственный департамент госсекретарем из числа бывших сослуживцев по армии.
Было бы логично полагать, что г-н Раск не является обычным главой департамента. Он тот, кто пользуется доверием и говорит от имени самого генерала Маршалла. И если это так, то некоторым нижеследующим высказываниям г-на Раска следовало бы придать самое большое значение.
Для нашей собственной
Сейчас за кулисами ведутся разговоры о том, что еврейские перемещенные лица собираются в Констанце на Черном море и отплывают в Палестину из русской зоны. Это обстоятельство мы сами можем понимать как выражение гуманного отношения со стороны СССР, однако другие могут его интерпретировать как маневр великой державы, в котором перемещенные лица играют роль пешек и цель которого — вызвать беспокойство англо-американской группировки.
Г-н Раск посоветовал нам присмотреться к эффекту, который окажет на Соединенные Штаты и западный мир любая особая связь, которую будут усматривать между сионистами и Советским Союзом».
Гелбер спросил Раска, почему, с его точки зрения, Россия стала больше симпатизировать палестинским евреям. Раск ответил, что, с его точки зрения, главная задача русских — торпедировать план Маршалла, для этого они хотят заручиться поддержкой евреев Европы и Америки.
Раск, который сделал большую карьеру и стал при Джоне Кеннеди государственным секретарем, ошибался.
Так что же заставило Сталина сделать все, что было в его силах, для создания Израиля?
Голда Меир, которая была первым послом Израиля в Москве, а потом министром иностранных дел и главой правительства, писала:
«Теперь я не сомневаюсь, что для Советов основным было изгнание Англии с Ближнего Востока. Но осенью сорок седьмого года, когда происходили дебаты в Объединенных Нациях, мне казалось, что советский блок поддерживает нас еще и потому, что русские сами оплатили свою победу страшной ценой и потому, глубоко сочувствуя евреям, так тяжко пострадавшим от нацистов, понимают, что они заслужили свое государство».
Интересовала ли Сталина судьба евреев, ставших в двадцатом столетии жертвой геноцида? На этот вопрос ответить легче всего: конечно же, нет. Как не интересовала его и судьба и других народов.
Сталин давно перестал ощущать свою принадлежность к грузинскому народу. Он хотел быть русским, считал себя русским. И маленький Вася Сталин с удивлением сказал сестре: « А ты знаешь, что наш папа раньше был грузином…»
Профессор-литературовед Леонид Иванович Тимофеев, который всю войну вел подробные дневники, лишь недавно опубликованные, записал тринадцатого декабря сорок четвертого года: «Говорят, что в последней анкете Сталин указал, что он по национальности русский».
На самом деле Сталин давным-давно не заполнял анкет. Те немногие, кто по долгу службы их видел, — молчали в тряпочку. Но характерно, что об этом говорили. Тема национальности волновала.
Тот же профессор Тимофеев записывал в дневнике:
«Вчера был Евнин. Хотел его устроить в институт школ. Сначала все шло хорошо, но, узнав о его национальности, его кандидатуру отключили без разговоров и категорически. Интересно: я думал, что это схлынуло…
В университете то же, что с Евниным: отклонили прием в аспирантуру евреев, при этом так бестактно, что об этом говорил весь университет…
Любопытный штрих. Еголин (сотрудник аппарата ЦК партии. — Авт.) спрашивал, нет ли у меня людей для ЦК. Я посоветовал
В Госиздате меня спрашивали о том, кому поручить составление сборников, но с обязательным условием: только русских авторов: говорят, что усиленно снимают с постов евреев и заменяют их русскими…
Антисемитизм все развивается: рекомендовано не давать в вузах каких-либо курсов по русской литературе евреям. У нас — под угрозой сокращения два доцента, имеющих несчастье заниматься русской литературой…
На заседании в Госиздате, где обсуждалось, кто будет работать в восстанавливаемой Литературной энциклопедии, Чагин сказал, что надо выдвигать людей «нашей национальности»…
До революции антисемитизм был строго локализован в официальной среде, обведенной круговой чертой общественного осуждения. Теперь же он — наоборот — идет сверху в среду единую и обязанную не обсуждать, а постигать распоряжения начальства, как говорил еще Щедрин. То есть даже евреи должны поддерживать и проводить эту политику».
Все это записи нескольких месяцев! После войны антисемитские настроения распространились еще шире.
Когда в Нью-Йорке решалась судьба Израиля и Сталин приказал Молотову, Вышинскому и Громыко поддержать сионистов, в Советском Союзе антисемитизм уже в полной мере стал практической политикой аппарата партии и государства. И борьба за создание Израиля сопровождалась чисткой аппарата от евреев.
Но Сталин не видел тут никакого противоречия.
Деятельное участие в создании еврейского государства в Палестине было не только способом насолить англичанам и уменьшить их влияние на Ближнем Востоке, хотя это само по себе было приятно.
Советский Союз вышел из войны победителем, и это предусматривало не только территориальные приобретения, но и распространение влияния по всему миру.
«Моя задача заключалась в том, чтобы расширить пределы отечества. И кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей», — самодовольно вспоминал Молотов.
Максим Литвинов говорил одному американскому журналисту летом сорок шестого: «Россия вернулась к прежней концепции безопасности, основанной на расширении границ. Чем больше территории вы имеете, тем крепче ваша безопасность. Если Запад уступит советским требованиям, это приведет к тому, что Запад спустя то или иное время столкнется с новой серией требований.
По словам Эренбурга, Максим Максимович о Сталине отзывался сдержанно, ценил его ум и только один раз, говоря о внешней политике, вздохнул: «Не знает Запада… Будь нашими противниками несколько шахов или шейхов, он бы их перехитрил…»
Примерно в то же время секретарь ЦК А.А. Кузнецов говорил: «Мы обороняемся, а ведь есть указание о том, что мы, основываясь на итогах войны, когда мы стали очень сильной державой, должны проводить свою самостоятельную, активную внешнюю политику везде и повсюду. И послам дано такое указание о том, чтобы они не занимались пресмыканием, а смелее вели себя».
Член ЦК и начальник Совинформбюро С.А. Лозовский внушал армейским пропагандистам: «Битие определяет сознание — и то, что мы набили морду, это усвоено многими, и они начинают представлять себе, что Советский Союз представляет силу, а силу всегда уважают; любят или не любят — это другой вопрос, но всегда уважают».
После войны Сталин заинтересовался регионами, на которые прежде не обращал внимания. Когда обсуждалась судьба итальянских колоний в Африке, Молотов на встрече с американцами потребовал передать Советскому Союзу право опеки над одной из них — Триполитанией, нынешней Ливией.