Зачистить Чистилище
Шрифт:
Открыв глаза, Эссен стал отряхиваться, как собака, которая только что выбралась из воды, осколки застряли в волосах, прилипли к кителю и теперь сверкали, точно его обсыпали бриллиантовой пылью.
Снаряд разорвался метрах в тридцати от «Измаила», но, кажется, никто не пострадал и даже волной никого не смыло.
Лицо саднило, стекло чуть порезало кожу в нескольких местах, будто, когда адмирал брился, рука его дрожала или под ним слишком ходила палуба, и он никак не мог справиться с этой бритвой.
— Открыть огонь и вступить в бой с противником, — распорядился Эссен.
Снаряды легли в
У несчастного «Тюрингена», который и так держался на воде только божьими молитвами, заклинило руль, он вышел из кильватерного строя и стал описывать круги, а те, кто шли следом за ним, чтобы не протаранить дредноут, были вынуждены больше заботиться о том, чтобы избежать с ним столкновения, чем о стрельбе по русским.
«Кайзер» не избавился от иприта. Тот осел, успокоился на дне нижней палубы, чуть колышась, как метановые испарения над болотом, но от любых сотрясений он мог проснуться и пойти искать вверх по палубам тех, кого он не смог убить. Имея такой опасный груз на борту, дредноут мужественно занял свое прежнее место в строю. Он удачно миновал «Тюринген», разойдясь с ним на расстоянии буквально нескольких метров, но тут же получил два снаряда в корму. У него разбило трубу, она рухнула на палубу, как огромное подрубленное дерево, сломала леера, но на остатках погнутого металла все еще держалась и не вываливалась за борт. Металл чудовищно скрежетал. Корабль запарил, окутался клубами черного едкого дыма.
Первый залп русских был ошеломляющим, давая понять Шееру, что положение его безнадежно. С каждой секундой, с каждым новым залпом преимущество русских росло. Это было избиение уставшей эскадры.
— Попадание в «Гангут», — доложили Эссену, — в машинное отделение.
Из порванных трубопроводов хлестало раскаленное масло, горел мазут, тех, кто хотел потушить его, обливая пеной из огнетушителей, брызгами прожигало насквозь, наносило чудовищные раны, которые долго, очень долго будут заживать, если вообще когда-нибудь заживут.
Это раньше, еще совсем недавно, может, полвека назад, может, и попозже, корабли, выстроившись друг напротив друга, могли часами посылать в неприятеля ядра, пока один из флотов не выдерживал, и то, что еще плавало, а не пошло на дно вместе с мертвецами, устилавшими палубы на всех уровнях плотным ковром, уходило прочь или выбрасывало белые флаги, сдаваясь на милость победителя. Теперь все решалось в считаные минуты, потому что ни один корабль, даже обшитый многосантиметровой броней, от которой порой снаряды отскакивали или разваливались, как расколотые орехи, все равно не мог выдержать долго подобного обстрела.
Спустя полчаса непрерывного обстрела, во время которого русские дредноуты выплюнули в неприятеля чуть ли не две трети своих боеприпасов, флот Открытого моря пустился в бегство.
Эссен
В море плавали огромные костры, разожженные на палубах огромных судов, освещая все вокруг себя не хуже, чем маяки, стоявшие на побережье и предостерегающие моряков от ожидающих их опасностях. Те смельчаки, что заметили год назад, как германский крейсер «Магдебург» застрял на песчаной банке, так и не успели погасить свой маяк, за них это сделали главные орудия корабля, но они, оглушенные, обливающиеся кровью, успели доложить о нем командованию. И то, что сейчас русские могли расшифровывать закодированные переговоры германских судов — это их заслуга, и Эссен был им благодарен за это. Он помнил все их имена.
В темноте уже было невозможно определить, какие корабли германцев горят, а какие все еще продолжают огрызаться, но радиоэфир переполнился призывами о помощи, которые слишком ярко свидетельствовали о том, что флот Открытого моря гибнет.
Поверхность покрывала толстая пленка мазута, на вид крепкая, как лед, и похожая на колыхающуюся дорогу, под которой шли какие-то тектонические процессы, но она была такой прочной, что магма все никак не могла прорвать ее. «Измаил» врезался в нее, стал раздвигать острым носом, точно ледокол.
Поверхность была неровной. Порой из нее торчали округлые вздутия, тоже облепленные толстым слоем мазута. Человеческие головы. Головы мертвецов.
По поверхности растекался огонь, яркий, ослепительный. «Измаил» прошел сквозь него, точно это были ворота в ад, через которые многим из тех, что стояли на его палубе, что боролись с пожарами в трюмах, когда-нибудь предстоит пройти, но это уже не будет страшить их, потому что однажды они это уже сделали.
Дредноут прошел мимо германского корабля, объятого пламенем. Он потерял управление, потерял ход и теперь дрейфовал неведомо куда. Поскольку он лишился всех труб и остался только обезображенный остов, иссеченный снарядами так сильно, что на нем живого места не было, а края оторванных металлических плит терлись друг о друга с противным скрежетом, отчего-то напоминавшим о зубной боли, определить, что это за корабль, было невозможно.
На радиопозывные он не отвечал. Да и вообще, сохранилась ли у него радиорубка? А если и сохранилась, хотя электрические приборы были такими хрупкими, что должны выйти из строя в первую очередь, остался ли кто в ней живой? На палубе бушевал только огонь, выкрасив корпус корабля и разрушенные надстройки в черное. Только огонь. Больше ничего живого на корабле не осталось, и он превратился в призрак, населенный мертвецами.
Моряки с «Измаила», видя этот корабль, крестились за упокой души его экипажа, но в душе радовались меткой своей стрельбе и своих товарищей с других кораблей, а то, что творят тяжелые снаряды главного калибра, они и так знали. Для этого надо лишь осмотреть собственную палубу и борта.