Зачумленные
Шрифт:
— Увы, нет, — вздохнул господин Панкрас, — скорее это тот, кем я был.
— Это мундир капитана королевской гвардии!
— Да, — ответил господин Панкрас, — но есть небольшая разница: воротник моего камзола из желтого бархата, это указывает, что я был главным хирургом королевской гвардии, в звании капитана…
Раздался шепот восхищения, и доктор тихо добавил:
— Я даже имел честь, во время голландской кампании (и он снял свою шляпу, украшенную перьями) заботиться об августейшем здоровье его величества короля.
Слезинка появилась в уголке его глаза, а нотариус в свою очередь тоже снял шляпу.
— Его величеству, — взволнованно сказал доктор, —
После молчания Панкрас сменил тон и резко сказал:
— Вернитесь к шитью, прошу вас, и займитесь мундиром капитана, которого нужно почтить двумя серебряными нашивками…
После обеда на скорую руку работы возобновились в большой спешке, поскольку на небе, поблизости, виднелись огромные столбы дыма, а легкий пепел начал окрашивать в белый цвет садовую траву. Еще не было никакой реальной опасности, но запах пожара доказывал неотложность бегства.
Тем временем Панкрас и мэтр Пассакай удалились в кабинет нотариуса, где они обычно играли в шахматы. Но в этот день они не прикоснулись к башенкам из слоновой кости на спинах маленьких слонов.
Мэтр Пассакай начал с того, что тщательно очинил два гусиных пера и добавил щепотку тонкой сажи к чернилам. Затем он вырвал из регистра страницу прекрасной нотариальной бумаги, и взялся за переписывание, своим красивым четким почерком, нескольких составленных Панкрасом строчек: это был надлежащим образом оформленный пропуск для командира заставы де ля Роз. Он высушил чернила щепоткой золотой пыли, которую перекатил с одного конца листа до другого.
Наконец, вынув из одной из своих папок купчую, которую городской советник Мустье подписал в его кабинете, он скопировал подпись с такой легкостью и совершенной точностью, что Панкрас воскликнул:
— Какое чудо! Можно подумать, что вы делаете это каждый день.
— Нет, — скромно сказал нотариус, — не каждый день, но у каждой должности есть свои нужды…
Пассакай очень хорошо исполнял нужды своей собственной, так как вскоре он достал свинцовую печать с гербом города Марселя и внизу страницы вдавил ее в пластинку горячего красного сургуча, из-под которой выходила голубая лента.
Затем он полюбовался своим творением, весело потер руки и объявил:
— Этот особенно удался, и сам господин городской советник Мустье не осмелился бы сказать, что это фальшивка…
Он свернул драгоценный документ, перевязал его более широкой, чем первая, голубой лентой, и отдал Панкрасу.
— Теперь, — сказал тот, — мы, разумеется, испытаем удовольствие от изготовления фальшивых зачумленных.
Они спустились в его кабинет, где клирик и бакалейщик в добром десятке тарелок подготовили, по его приказу, все необходимое. Там были жженая пробка, клей, варенье, мед, воск, порошок шафрана, гипс, сажа, пакля и все виды цветного теста. Все это господин Панкрас художественно расположил на сорока лицах и телах, доказав, что если он и не умеет исцелять бубоны, то, по крайней мере, замечательно умеет их делать. Это ему настолько удалось, что несчастные пугали друг друга, а когда первые двое показались в саду, многие женщины лишились чувств, а дедушка Ромуальда, по-прежнему на четвереньках, жалобно залаял.
Когда зачумленные были готовы, занялись плакальщиками: они надели балахоны, капюшоны и перчатки, затем им раздали колокольчики, оторванные от входных дверей. Наконец, на несколько минут зажгли смолистые
Наступила ночь, рдеющая у Плэн-Сен-Мишель, а беглецы в молчании принялись за последнюю трапезу, в большой конюшне, плотно закрытой из-за густого едкого дыма, спускавшегося на сады. Фальшивым зачумленным было не по себе, потому что высохшая обмазка стягивала им кожу на лицах, а из-за движения их челюстей бубоны поминутно падали в суп. Ужин был очень коротким. Многие женщины плакали при мысли, что покидают свои дома и мебель: они хотели бы все увезти, и доктор, проверяя нагруженные повозки, выбросил кошку, два больших портрета стариков и пять кукол старой святоши, у которой никогда не было детей. Когда она начала громко причитать, несколько дружеских слов и оплеуха утешили ее рыдания.
После ужина они услышали гудение пожара, хотя он был еще достаточно далеко. Господин Панкрас, с полным спокойствием, завершал постановку.
Повозки выстроились перед воротами, а зачумленные заняли место на одеялах.
Панкрас, не считаясь с застенчивостью, пожелал, чтобы некоторые были совершенно голыми, затем он расположил несколько свисавших ног, надлежащим образом почерневших, две или три руки, окровавленных с помощью комковатого варенья, вдоль бортов, и изменил несколько лиц, раздувшихся из-за сухарей, помещенных между щекой и десной, а в верхней части каждого бугра он нарисовал большую красную точку, окруженную черным. Наконец, нескольким он запихнул в ноздри мякоть черных маслин, которая будто бы вытекала оттуда.
Они намочили капюшоны в уксусе, зажгли факелы, бесшумно открыли двери. Тогда Панкрас, в своем прекрасном мундире, уселся в маленькую коляску, за вожжи которой взялся старый Гийю, и возглавил процессию, в тишине тронувшуюся в путь.
В нескольких шагах позади него - капитан в мундире с нашивками, с подзорной трубой за спиной. Затем четверо солдат с мушкетами на плечах. Наконец, священник — который был ни кем иным, как клириком — с открытой книгой в руках шел впереди повозок, медленно катившихся между двумя рядами плакальщиков, которые несли зажженные факелы.
Поскольку никого не было видно, поначалу процессия двигалась молча, и так спустилась до бульвара, который был дорогой к свободе — в этот момент господин Панкрас повернулся и поднял руку. Колокольчики мрачно зазвенели, а из-под капюшонов глухо зазвучали псалмы…
***
Клирик не лгал. Город казался покинутым, а масляные лампы, обычно освещавшие улицы, не были зажжены. Но в свете факелов они вскоре разглядели трупы, лежавшие на тротуарах, в лужах или скорчившиеся у ворот, в странных позах… Они видели и мародеров, но их смутные силуэты исчезали в ночи при виде процессии.
Они шли более часа, по длинной обсаженной платанами улице, чья неровная мостовая заставляла повозки подпрыгивать.
Поскольку все убегали при их приближении, а город казался пустынным, их первоначальное беспокойство преобразилось в чувство безопасности, и фальшивые зачумленные на повозках вполголоса начали обмениваться шуточками и щипать самых юных девушек, которые с большим трудом подавляли взрывы очаровательного смеха. Прибыв в Шато-Гомбер, где Панкрас надеялся найти сторожевой пост, он отправил капитана восстановить порядок в колонне и принудить мертвых к молчанию. Хорошо, что он сделал это, потому что на повороте дороги он увидел четыре зажженных фонаря и светящееся окно небольшого дощатого домика.