Зацветали яблони
Шрифт:
— Можно я вам помогу? — предложила, заходя сбоку.
Раиска глянула на меня, как на инопланетянина, но потом сказала:
— Помогите, коль не шутите.
Хватаю вилы и, поддев плотно спрессованные тюки сена, бросаю их на тележку. Ловко, как и Раиска, — во всяком случае, мне так кажется. «Помогу, а потом попрошу кружку молока. Принцип материальной заинтересованности».
Потом мы тащим нагруженную с верхом тележку в коровник. Тяжеловато, но я мужаюсь. Жаль, что Игорь не видит. Очень жаль!
— Как звать-то тебя? — спрашивает
— Виктория Ивановна, — отвечаю, повторяя ее движения. — А как ваше отчество?
— Зачем оно тебе? Раиска и Раиска. Чем плохо? И ты так зови.
— Хорошо, Рая, — отвечаю вежливо, предупредительно и немножко заискивающе, потому что очень хочется поскорее получить заслуженную кружку молока.
— Кушайте, кушайте, доченьки, — приговаривает Раиса. — Не накормишь — не надоишь.
Коровы жадно, сладко жуют свежее сено. Те, что стоят в ряду напротив, тоже вытягивают вперед морды, начинают жалобно мычать. Я с ними на равных. Я их вполне понимаю.
— Можно, я им дам немного? — спрашиваю робко.
— Нет! — отрезает Рая. — Это не мои.
Другие доярки еще не пришли, Рая первая.
Скоро тележка пустеет. Снова нагружаем, снова везем. Ноги стали чугунными, вилы из рук валятся — не поднять.
— Рая, а почему у вас так нерационально: туда-сюда. А что, если сваливать сено не на землю, а сразу в тележки? Представляешь, какая была бы экономия движений, а?
— Представляю, — согласилась она, занося вилы с сеном над тележкой.
— Нет, правда, — воодушевилась я. — Вот у нас в Госбанке…
— Осторожней! — крикнула Рая, и я вовремя отскочила в сторону: положенный мною в переполненную тележку соломенный кирпич чуть не свалился на голову.
— Наша Михеевна, — продолжала, когда мы подкатили тележку в коровник, — научила нас: ни одного лишнего движения.
— Правда?! — восхитилась Райка. — Прям ни одного-одинешенького? — ее руки ловко подхватывают один за другим спрессованные подушки сена и бросают под морды своих «дочек». А те, напротив, мычат протяжно и жалобно.
— Так вот, я говорю…
Вдруг за спиной что-то мягко шлепнулось.
Оборачиваюсь назад и вижу, что половина сена на полу. Корова с такой злостью мотанула мордой, что оно отлетело далеко за стойло.
— Чего это она? Чем недовольна?
— Умные доченьки, — отвечает Рая. — Обижаются. Подбери.
Подбираю выброшенное сено и вижу — внутри гниль.
— Сено-то гнилое, — сообщаю Рае.
— Да что ты? — вроде испугалась Рая. — Скажи, пожалуйста! — даже руками всплеснула и покачала головой. Ну чего она надо мной насмехается? Я ведь видела, как на образцово-показательной ферме зеленую травку буренкам подносили. И тоже — в начале мая, когда на полях зелень только проклевывалась. «Проросший ячмень», — объясняла экскурсовод. Такие аппетитные зеленые щеточки — сам бы ел. А Райка тут целую комедию разыграла. Но обидеться я не могла — не имела права. Потому
Но молока не видно, к вымени приставлен колпак с четырьмя рожками — словно огромные детские соски.
— Рая, как это называется?
— «Елочка».
— Можно я «елочкой» попробую?
— Попробуй, — разрешила Райка, передавая мне доильный аппарат. Присела на корточки и стала пристраивать аппарат к вымени. Но пока давила на пневмоклапан, рожки рассыпались и никак не захватывали сосок. Ну, никак! Нет, все же погашенные ассигнации намного послушней.
Наконец «елочка» присосалась к вымени.
— Ура!
Но Райка оборвала мой восторг:
— Ты вымя-то массируй, чтобы там молока не осталось.
Обеими ладонями принялась растирать теплую выпуклость. Старалась изо всех сил, чтобы Райке понравилось.
— Не так. Ты пальцами работай, — приказала Рая.
— А сколько времени занимает у вас процесс доения? — поинтересовалась, с удовлетворением отметив про себя, что вопрос сформулирован вполне профессионально.
— Процесс? — усмехнулась Раиска. — У кого как. По-разному. Вот у нас с Тимофеевной меньше двух часов не получается. А тут у нас Глашка работала, так та за час управлялась. Сейчас она в Москве в метро устроилась. Довольна.
Рядом вдруг что-то стукнуло о бетонный пол. Мы повернулись — «елочка».
— Сбросила, паршивая! — сказала Рая, поднимая «елочку» с пола. — Да стой ты! Ишь, расходилась! — прикрикнула на корову, стукнув ее по грязному боку. — Надо же, вся в гамне, — пожаловалась, обмывая аппарат.
— Рая, а кто-нибудь их моет? — спросила, показывая на твердый навозный панцирь на коровьих ребрах.
— Моет. Дождик.
— Почему тут посторонние? — услышала над собой голос и, подняв голову, увидела грузную женщину в белом халате.
— Это я-то? — уточнила, расправляя затекшую спину. — Я не посторонняя. Я…
— Она с Андреевной приехала, — подсказал подошедший Петрович, и женщина в белом халате вопросов больше не задавала.
— Слышь, Степановна, — обратился Петрович к женщине в халате, — ты помнишь, какой у нас праздник через неделю?
Степановна, не чуя подвоха, радостно закивала.
— А мне, как бывшему фронтовику, выходной положен в День Победы?
— К тому времени, наверно, будут выходные.
— А если не будут?
— Отгуляешь потом, — ответила она, рассматривая пятнышко на своем белом халате.
— У нас знаешь, как говорят: «Поцелуй меня сегодня, а я тебя — завтра».
— Ну так ведь нельзя, Петрович! Ты ведь сознательный. Фронт ведь не бросал…
— Так то фронт.
Степановна, насколько я поняла, собиралась прочесть ему маленькую лекцию насчет трудового фронта, который сейчас не менее важен и актуален, но тут к ним подбежал верткий, голосистый мужчина. В отличие от других он был в костюме. Пиджак расстегнут, нос от волнения красный.