Задолго до победы
Шрифт:
Цепь наступающих красноармейцев залегла, солдаты стреляли по японцам теперь уже прицельно. Через некоторое время кучным огнём и несколькими брошенными гранатами им удалось уничтожить выскочившую из окопов группу самураев.
– Вперёд, за мной! – прокричал командир взвода, поднявшись первым. Красноармейцы поднялись с земли и устремились за командиром. Справа и слева один за другим громыхнуло два взрыва, выбросив из земли два косматых огненно-чёрных снопа. Осколки от разорвавшихся снарядов просвистели над головой Удалова. Он инстинктивно поджал голову в плечи.
– Ура-а! – взлетел над степью
– А-а-а! – подхватил Удалов. Он наметил впереди себя точку, где метались самураи, и бежал туда, испытывая приступ безудержной ярости. Александр не представлял себе, что будет делать с японскими солдатами, когда добежит. Будет ли стрелять в упор, бить прикладом или колоть штыком. Пока же он бежал вместе со всеми в каком-то неистовом порыве: орал, хрипел, рычал и ругался.
Два танка, достигнув окопов противника, кружась, попытались утюжить их гусеницами, но тут же были подожжены. Самураи выскочили буквально из-под гусениц и, отстреливаясь, попятились назад. Большая часть японских солдат побежала назад. Но в траншее остались несколько воинственных групп самураев, которые выбрали для себя смерть, прикрывая отход. Они повели шквальный огонь, заставив залечь цепь наступающих красноармейцев.
Выбить их удалось только после третьего броска. Оставив на поле боя более двух десятков убитых и много раненых, красноармейцы, наконец, ворвались в траншею. Началась рукопашная схватка. Сдаваться в плен самураи не собирались и дрались до последнего. И только когда оставшиеся в живых младшие японские командиры поняли, что сопротивление бесполезно, они сделали себе харакири.
За сутки японская группировка, зажатая в тиски с двух сторон, понеся большие потери, оставила берег Халхин-Гола и в спешном порядке отошла в сторону границы.
Полк получил приказ вернуться на исходные позиции. Преследование противника продолжили основные силы дивизии и на исходе второго июня выдворили японскую армию в Маньчжоу-го за пределы границ Монголии.
Александр Удалов и Григорий Надеждин остались живыми в этом бою. Когда стихли последние выстрелы, они, разгорячённые атакой, как и все остальные красноармейцы, некоторое время продолжали ходить по освобождённым позициям японцев, с брезгливо-насторожённым любопытством разглядывали трупы самураев и оставшиеся в траншее вещи.
Потом сгрудились небольшими группами, и уже полулёжа на земле, принялись вспоминать эпизоды смертельной схватки. Они курили, смеялись, хвастались друг перед другом своими действиями в рукопашном столкновении, рисуя храбрость и бесстрашие. Для всех из них это был первый настоящий бой, и когда весь этот ад остался позади, сознание захлестнули эмоции. Всё, что они рассказывали друг другу, порой не соответствовало действительности, и было простой выдумкой. Лишь хорошо обстрелянный солдат способен вспомнить детали рукопашной схватки, но никак не новичок. Большинство красноармейцев среди грохота взрывов, свиста пуль и осколков, бежали к позициям самураев в лихорадочном состоянии, не отдавая полного отчёта своим действиям. В траншее, при столкновении нос к носу с живым самураем, разум потерялся окончательно,
Никто из них не хотел признаваться в слабости и частичных провалах памяти. Разве можно сознаться в том, с каким трудом каждый из них отдирал своё тело от земли, когда вокруг ухало, свистело, вздымалась земля, а голос командира доносился как бы издалека, казался неестественным и даже призрачным. Весь этот ужас остался уже в прошлом, смертельная опасность миновала, они собрались опять все вместе и обсуждают бой, как недавно просмотренное страшное кино.
Но не все были веселы. Некоторые красноармейцы сидели поодаль и не разделяли всеобщего ликования. Это были те, кто в бою потерял друзей или земляков, с которыми ещё утром они общались и жили общими воспоминаниями.
– А мне, мужики, больше всего запомнилась рожа самурая, когда он вспарывал себе живот. До сих пор стоит перед глазами его ехидная ухмылка. Бр-р! – перестав смеяться после очередной шутки, сказал один из красноармейцев, конопатый, с носом-пуговкой и короткими рыжими бровями по имени Паша. Во взводе его прозвали Рыжиком.
– Видел бы ты свою рожу в этот момент, – усмехнулся широкоскулый татарин по фамилии Гилязов. – Перекошенное лицо, бешеные глаза. Самурай, видно, от страха сделал себе харакири.
– Ну да! Самураи смерти не боятся, – вступил в разговор сибиряк Кречетов. – А вот сдача в плен позором у них считается. Комроты Климов говорил, я сам слышал.
– А я, блин, чуть с жизнью не попрощался, – наконец-то пробился со своей историей щуплый солдат Жириков. – Спрыгнул в окоп, а самурай – тут, как тут, стволом в грудь мне упёрся. Стоит, скалится. Ну, думаю, всё, капец мне. Смотрю, япошка нажал на курок, а выстрела-то не произошло. Повезло мне несказанно. Видать, в затвор песок попал, вот его и заклинило. Отбросил винтовку самураец и выхватил нож.
– И ты что? – спросил Гилязов. – Застрелил его? Или отпустил драпать?
– Дак я, это… штыком хотел пропороть самурайца, но он, зараза, шустрее меня оказался, – оправдываясь, проговорил Жириков. – Отбил в сторону мой штык, выхватил нож и пошёл на меня.
– Ты, конечно, сразу в штаны наложил, и руки вверх поднял? – спросил насмешливо Надеждин. – Жить, небось, в этот момент страсть как захотелось, правда?
– Жить хочет любая божья тварь, а человек – особливо, – ответил на последний вопрос Жириков, делая вид, что не услышал ядовитой подковырки. – Только вот страху, признаюсь вам, я в эти секунды не почувствовал. Стою, как заворожённый, и смотрю на японца, и жалко мне его стало, почему-то.
– Вот, брешет! – воскликнул Паша. – Самурай на него с ножом идёт, а у него вместо страха жалость пробудилась! Подумать только!
– И долго ты так стоял? – спросил Надеждин.
– Не знаю, – подумав, признался Жириков и, наткнувшись на глаза Удалова, стыдливо отвёл взгляд в сторону. – Помню лишь, как сверкнуло перед глазами лезвие ножа, будто зайчиком от зеркала резануло. Я сразу очнулся и выстрелил. Японец упал, отполз, а потом воткнул себе в брюхо нож. Вот так всё было.
– Значит, не убил ты его, а только ранил, – степенно заключил Кречетов. – Не захотел самурай раненым в плен попасть, вот и прикончил себя.