Задверье (Никогде)
Шрифт:
– Сгодится?
– Сгодится, сгодится, – проворчал старик и взял нож.
– На колени, – прошептал Тули шепотом театрального суфлера.
Ричард опустился на одно колено. Граф легонько коснулся ножом сначала одного его плеча, потом другого.
– Встань, сэр Ричард Мэйбери! – проревел он. – Этим ножом я освобождаю тебя от Нижнего мира. Отныне ты волен идти куда хочешь, да ничто не воспрепятствует тебе в твоем пути, да будет дорога твоя… чего-то там… и так далее и тому подобное… бла-бла-бла… – закончил граф.
– Спасибо, – сказал Ричард. – Только не Мэйбери, а Мэхью.
Поезд остановился.
– Тебе выходить, –
Ричард вышел. Он был уже не в метро. Платформа, на которой он оказался, напомнила ему вокзал Сент-Панкрас с его псевдоготической архитектурой и нарочитой помпезностью. А еще было в этом месте что-то такое, что убедило Ричарда: он по-прежнему в Нижнем Лондоне. Может, дело было в странном освещении: серый полусвет, какой бывает незадолго до восхода солнца и в первые минуты после заката, в то смутное время, когда спускаются сумерки, мир теряет свои краски, и невозможно определить, что далеко, а что близко.
Человек сидел на деревянной скамейке и не отрываясь смотрел на него. Ричард настороженно приблизился. В этом странном освещении трудно было разобрать, кто это – кто-то знакомый или нет. Ричард по-прежнему держал нож Охотницы – его нож – и теперь крепче сжимал рукоять. Набравшись смелости, он подошел к человеку на скамейке. Тот тут же подскочил и дернул себя за челку. Ричард видел такое только в экранизациях классических произведений. Выглядел человек одновременно смешно и неприятно. Ричард узнал в нем предводителя крыситов.
Крысит сразу заговорил, торопливо и сбивчиво:
– Так-так, ну и ну… По поводу девчонки, Анестезии – мы не в обиде. Крысы по-прежнему считают тебя своим другом. И крыситы тоже. Заходи в гости. Обращайся.
– Спасибо.
Его отведет Анестезия, вспомнил он. Ее не жалко.
Предводитель крыситов наклонился и вытащил из-под скамейки черную спортивную сумку на молнии. Сумка показалась Ричарду очень знакомой.
– Там все на месте. Можешь проверить.
Ричард расстегнул молнию. Внутри были все его вещи. Он увидел даже свой бумажник, который лежал на аккуратно сложенных джинсах. Ричард застегнул сумку, повесил ее на плечо и пошел прочь, не поблагодарив крысита и ни разу не обернувшись.
Он вышел со станции, спустился по серым каменным ступеням.
Было тихо и пусто. Ветер носил по асфальту опавшие листья – желтые, бежевые, коричневые, – яркие пятнышки в сером свете. Ричард спустился в подземный переход. Что-то прошуршало в полумраке. Он настороженно обернулся. Их было двенадцать. Они медленно шли к нему, и в тишине слышался только шелест темного бархата и легкое позвякивание серебряных украшений. Но все эти звуки были едва различимы – даже шорох листьев казался слышнее. Двенадцать бледных женщин глядели на него голодными глазами.
Ему стало страшно. Он сжал нож, зная, что пустить его в ход для него так же невозможно, как перепрыгнуть через Темзу. Оставалось только надеяться, что они испугаются ножа. Он чувствовал удушающий аромат жимолости, ландыша и мускуса.
Ламия обошла своих подруг и приблизилась к Ричарду. Он нервно поднял нож, вспоминая ледяной холод ее поцелуя, его смертоносную сладость. Ламия чуть склонила
Ричарда передернуло. Что-то затрепетало в темноте – и дети ночи исчезли, остались лишь тени.
Ричард прошел по переходу и выбрался на поверхность. Он оказался на вершине поросшего травой холма. Солнце медленно выползало из-за горизонта. В его неясном свете Ричард разглядывал расстилавшуюся перед ним зеленую равнину. Он видел дубы, ясени и буки с голыми ветвями, – различая их по форме, потому что листва облетела. По равнине вилась широкая чистая река. Он заметил, что стоит на острове: две речушки поменьше впадали в реку, огибая холм, на котором он стоял. И вдруг Ричард понял, хотя и не мог бы сказать, откуда пришло к нему это понимание, но он был совершенно уверен, что не ошибся: он по-прежнему в Лондоне, только за три тысячи лет до того, как на берегу Темзы лег первый камень первого человеческого жилища.
Он расстегнул молнию, убрал в сумку нож, – который лег рядом с бумажником, – и снова закрыл сумку. Небо постепенно светлело, но свет был каким-то необычным, словно солнце было моложе и чище. Оно поднималось на востоке – оранжево-алое – там, где потом будут доки, и Ричард смотрел, как косые лучи ложатся на леса и болота (для него это были Гринвич и Кент), и на море.
– Привет, – сказала Дверь.
Он не заметил, как она подошла. Девушка была все в той же потрепанной кожаной куртке, но под ней было надето что-то новое, впрочем, такое же изорванное, заштопанное, залатанное, из бархата и парчи, шелка и кружева. В лучах восходящего солнца ее рыжеватые волосы отливали медью.
– Привет, – сказал Ричард.
Ее тонкие пальчики легли на его правую руку, сжимавшую ручку сумки.
– Где мы? – спросил он.
– На великом и ужасном острове Вестминстер.
Он подумал, что это, должно быть, цитата, хотя сам он ничего подобного прежде не слышал.
Вместе они начали спускаться с холма, и белая изморось, покрывавшая длинную траву, таяла у них под ногами. Цепочка темно-зеленых следов вилась туда, откуда они пришли.
– Знаешь, – проговорила Дверь, – теперь, когда ангела нет, в Нижнем Лондоне многое можно изменить. А я совсем одна. Отец мечтал объединить Нижний Лондон… и, мне кажется, я должна закончить то, что он начал. – Рука об руку они шли на север, прочь от Темзы. В небе над ними кружили белые чайки. – Ричард, ты слышал, что Ислингтон где-то спрятал мою сестру. Значит, она жива… Ты спас мне жизнь. И не один раз… – Она запнулась, а потом выпалила на одном дыхании: – Ты был мне хорошим другом, Ричард. И я… мне было хорошо с тобой. Не уходи, пожалуйста.
Он нежно сжал ее ладонь.
– И мне было с тобой хорошо. Но это не мой мир. В моем Лондоне… самое страшное, что может приключиться – это если тебя собьет такси… Ты мне тоже нравишься. Очень нравишься. Но я должен вернуться домой.
Она подняла на него свои удивительные глаза, зелено-синие с огненными искорками.
– Значит, мы больше никогда не увидимся.
– Наверное, нет.
– Спасибо тебе за все, – серьезно проговорила она, а потом обхватила его руками и сжала так сильно, что ему стало больно (синяки еще не прошли). И он обнял ее так же крепко в ответ, не обращая внимания на боль.