Загадать желание
Шрифт:
«Я люблю тебя, Женька»…
Разве так бывает? Ведь ни знака, ни намека. А тот поцелуй во время дождя – его я себе объяснила нечаянной вспышкой чувств у людей, слишком много времени проведших рядом. Точно так же, как и вчерашнюю ночь можно было объяснить страхом, отчаяньем, от которых я совсем потеряла голову.
Еще сегодня утром я чувствовала себя счастливой, когда лежала с Арисом в обнимку на старом шерстяном одеяле, когда угощала его конфетами и чаем. Но так уж устроен человек, что с наступлением сумерек в голову
Черный силуэт Горыныча отчетливо вырисовывался на фоне неба – широкие плечи, взъерошенные волосы, задумчиво нахмуренные брови. В пальцах – измочаленный колосок: Арис все вертел его, потом выронил. И обернулся. Лица его в темноте нельзя было разглядеть, только глаза едва заметно поблескивали.
Пустошь…
Я вздрогнула. В лесу было тихо, лишь недовольный шепот сочился из густых теней под древесными кронами:
Пустошь. Идем. Пустошь.
«Тише».
Пустошь. Скорее.
«Я не могу идти без остановки. Завтра пойдем. Завтра».
Пустошь! Скорее! Пустошь!
Арис огляделся и потянулся к завернутому в ткань Максимову мечу, но голоса стихли, и бурлящая под землей чернота затаилась, улеглась, соглашаясь подождать до завтра. На этот раз соглашаясь… Неужели каждый вечер придется спорить и уговаривать?
Лес больше не ощущал опасности, а может, не настолько сильно, чтобы это мог почувствовать человек. Чужое оружие так и осталось лежать на земле, спрятанное от посторонних глаз. Где-то над лугом, у самого горизонта, небо заалело, словно вернулось закатное зарево.
Арис поднялся, два шага – и присел рядом.
– Я тебя обидел?
– Нет, – хотелось качнуться, прильнуть к нему, спрятаться от нахлынувшего страха, но теперь это слишком много значило бы и для меня, и для него. – Нет, Арис, я не хочу, чтобы ты думал, будто я обиделась или еще что-то такое. Просто как-то все внезапно…
Угадать выражение его лица в темноте было невозможно, и я опустила голову, уставившись в землю.
– Не знаю, что на меня нашло вчера. Не знаю, как теперь быть и что делать. Никогда не думала, что…
Что я могу вот так, вдруг, броситься в твои объятия и ни чуточки об этом не сожалеть? Что ты можешь быть не только другом, не только спутником, что ты можешь меня полюбить?
Листья шелестели над головой…
«Я люблю тебя, Женька».
– Арис, а ты правду сказал?..
– Кажется, я тебе не врал до сих пор.
– Ты… правда меня любишь?
Он поднял руку, пальцы коснулись моих волос.
– Правда.
Наверное, я хотела услышать другие слова. Но и этого единственного хватило, чтобы сердце кувыркнулось и замерло. И все-таки… я отодвинулась, едва-едва, но Арис заметил и убрал руку. Сел, прислонившись спиной к дереву.
За лугом горело все ярче. Горыныч отвернулся и смотрел туда, но мне сейчас не было дела до пожаров.
Спалось плохо. Сомнения, опасения, неприятный осадок, оставшийся после вечернего разговора – все перепуталось, и то и дело откуда-то из-под земли слышалось недовольное ворчание и шепот: «Пустошь, Пустошь». Не раз и не два эти настойчивые, требовательные голоса вырывали меня из сна, заставляя открыть глаза, смотреть на жемчужные узоры незнакомых созвездий и уговаривать мысленно: «Завтра, завтра»…
Первое, что я увидела утром, было небо – высокое и прозрачное. Горыныч сидел рядом, неторопливо разворачивая завтрак. Достал из сумки затерявшуюся на дне конфету в зеленом фантике и положил на расстеленное полотенце, ближе ко мне.
– Выспалась? – спросил.
Я кивнула и осторожно уточнила:
– А что?
– Да так, – он нахмурился. – Шумело что-то в лесу. Змеи почуяли, как будто прямо здесь, под землей.
На всякий случай я пожала плечами. Горыныч щурился, словно от яркого солнца, хотя мягкие утренние лучи едва пробивались под густую листву. И не смотрел в глаза.
Конфета одиноко лежала на усыпанном крошками полотенце. Я подняла ее. Зашелестел радостно блестящий фантик, запахло шоколадом.
– Давай пополам?
– Давай, – согласился Арис и подставил ладонь.
Но раньше, чем я успела располовинить конфету, на ладонь Горыныча упал кленовый лист. Ярко-желтый. И мы с Арисом одновременно подняли головы.
Крона приютившего нас старого клена была вызолочена на треть.
– Что это? Ранняя осень?
– Вряд ли. Вчера этого не было, – Горыныч подошел к дереву, тронул кору.
Наше, – сказали тени.
Арис звал Буся, после – хозяина леса. Никто не откликнулся. А я поняла, что очень скоро в лесу будет еще одно мертвое дерево.
К дороге возвращались торопливо, глядя по сторонам, отмечая золотые пятна в зеленых кронах. За поворотом вновь открылся вид на долину, где вчера была аномалия: кусочек нашего мира исчез, но вместо сочно-зеленого луга желтел сухостой, грязно-рыжие сады казались безжизненными, и только речка змеилась по долине, отражая небо.
Среди желто-серой травы поблескивали под солнцем несколько черных валунов – словно огромные осколки каменного угля. Спустившись с холма, мы с Арисом подошли ближе – рассмотреть. Под землей торжествующе бурлило и шипело. Моя б воля – бежали бы отсюда сломя голову. Но Горыныч не слышал голоса черноты, а потому смело шел по мертвой траве прямо к этим странным камням.