Загадка Эдгара По

Тейлор Эндрю

— Поздравляю вас с получением наследства. А вы изменились, мистер Шилд, не сочтите за дерзость, причем в лучшую сторону.

— Благодарю вас, сэр.

— Новое пальто, или мне показалось? Уже начали тратить наследство?

Я улыбнулся, скорее отвечая на благодушное выражение его лица, чем на слова.

— Я не трогал тетушкины деньги.

— И что собираетесь с ними делать?

— Положу в банк на несколько месяцев. Не хотелось бы ввязаться в какую-то авантюру, чтобы не жалеть потом, — я замялся, а потом добавил, поддавшись порыву: — Мой наниматель мистер Брэнсби как-то раз заметил,

что банк Уэйвенху очень надежен.

— Уэйвенху? — Роуселл пожал плечами. — Да, у них хорошая репутация, это правда, но в последнее время ходят слухи… ну, не то чтобы эти слухи что-то значили, вы же понимаете, Сити — огромная мельница, мелет беспрерывно, перемалывая вчерашние пустые разговоры в завтрашние факты… Сам мистер Уэйвенху уже старик, говорят, большую часть повседневных дел он перепоручает своим партнерам.

— И это причина тревог?

— Не совсем. Но в Сити не любят перемен, возможно, дело лишь в этом. И если мистер Уэйвенху оставит должность или умрет, это может неблагоприятным образом сказаться на отношении к банку, но не обязательно отражает плачевное состояние самого банка. Если хотите, я могу сделать кое-какие запросы от вашего имени.

Я отобедал в таверне по соседству среди упитанных адвокатов и худощавых секретарей. Дела отняли у меня больше времени, чем я предполагал, и мне пришлось отложить свой визит к миссис Джем на Гонт-корт. После обеда — я заказал говядину и пиво — я пошел по направлению к Саутгемптон-роу и снова миновал дом Алланов. Стоял прекрасный осенний денек. В новом пальто, с новой работой и новым везеньем я чувствовал себя совершенно новым Томом Шилдом, кардинально отличающимся от того, кем я был меньше месяца назад.

По дороге я рассматривал прохожих, в основном женщин. Мой взгляд выхватывал чье-то личико под шляпкой, хорошенькую ножку, выглядывающую из-под платья, останавливался на изгибе руки, округлости груди, паре светлых глаз. Я слышал их смех, их шепот. Вдыхал аромат их духов. Господи, я вел себя как мальчишка, прижимающийся носом к стеклу витрины, чтобы заглянуть в кондитерскую.

Одна девушка произвела на меня особое впечатление — высокая, черноволосая, с румянцем во всю щеку и красивой полной фигурой. Когда она садилась в экипаж, мне на мгновение показалось, что это Фанни, причем не такая, какой я ее помнил, а такая, какой могла бы стать, и на пару секунд темная туча закрыла небосвод моего счастья.

7

Особняк Франтов стоял на южной стороне площади Рассела. Я позвонил в колокольчик и подождал немного. Медная дощечка на двери была натерта до блеска. Краска новая. Все, что можно, отполировано и начищено.

Дверь открыл высокий слуга с толстыми щеками и крючковатым носом. Я сообщил свое имя и дело, которое привело меня сюда, и он оставил меня томиться ожиданием в огромной столовой, выходившей окнами на площадь. Я подошел к окну и посмотрел на сквер посреди площади. На полосатых шелковых занавесках чередовались кремовые и зеленые полосы, и казалось, что зеленый выбран в цвет травы на лужайке.

Дверь отворилась, я повернулся и увидел мистера Генри Франта, и тут мой взгляд впервые упал на стену напротив окна. На ней висел портрет — миссис Франт, совершенно как в жизни, сидит

в парке, на ее колено облокотился маленький мальчик, а у ног разлегся спаниель. За спиной вдалеке виднелся огромный каменный особняк.

— Вы учитель из школы Брэнсби, насколько я понимаю? — Франт быстро надвигался на меня, держа левую руку в кармане, а за ним тянулся шлейф аромата лавандовой воды. Да, это тот самый человек, которого я видел в окне кареты на Эрмин-стрит. — Мальчик спустится через минуту.

На его лице не мелькнуло и тени узнавания. Вероятно, я не стоил того, чтобы меня запоминать, хотя, возможно, за последний месяц мой внешний вид претерпел существенные изменения. Франт и не подумал подать мне руки, предложить что-нибудь выпить или хотя бы сесть. У него был взволнованный вид, чувствовалось, что он поглощен собственными заботами.

— Мой сын неженка, его избаловала мать, — заявил мистер Франт. — И я бы очень хотел, чтобы вы искоренили его слабости.

Я кивнул. На портрете маленькая белоснежная ладонь миссис Франт играла с каштановым локоном, выбившимся из-под шляпки.

— Не потакайте ему, понятно? Он и так избалован. Но он уже взрослый мальчик, пора оторваться от мамочкиного подола. Пора научиться быть мужчиной. Если Чарльз будет вести себя как стыдливая барышня, ему придется тяжело при поступлении в Вестминстер. Это одна из причин, по которой я решил отдать его в школу мистера Брэнсби.

— Значит ли это, что раньше мальчик никогда не посещал школу, сэр?

— Нет, мы нанимали ему домашних учителей, — мистер Франт махнул рукой, словно отгонял толпу гувернеров и гувернанток, а массивное кольцо с печаткой на указательном пальце блеснуло, отражая свет от окна. — Он преуспел в постижении всяких книжных премудростей. Но пришло время научиться кое-чему не менее важному — общению со сверстниками. Не смею задерживать вас. Передавайте от меня наилучшие пожелания мистеру Брэнсби.

Не успел я ответить поклоном, как мистер Франт уже вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Мне стало завидно. У этого человека было все, что могут даровать боги, включая именитых предков и влиятельность, доставшуюся без труда, по наследству. И даже сейчас, да простит меня Бог, я в глубине души все еще завидую Франту, тому, каким он тогда был.

Я подождал еще пару минут, изучая портрет. Мой интерес, говорил я себе, носит совершенно невинный и объективный характер. Я восхищался картиной, как мог восхищаться прекрасной статуей или стихотворной строфой, одновременно изящной и затрагивающей душу. Портрет был написан замечательно — кожа казалась настоящей, живой, и я не видел причин, по которым не мог бы разглядывать картину сколько угодно.

Ага, скажет читатель, да вы влюбляетесь в Софию Франт. Все это романтические бредни. Если хотите начистоту, то я скажу вам то, что сказал и себе в сей судьбоносный день: если оставить в стороне эстетическое восприятие, София Франт вызывала у меня чувство неприязни, потому что обладала всем, чего мне так не хватало, а именно богатством и положением в обществе; кроме того, она не нравилась мне и потому, что я желал ее, как желал практически любую хорошенькую девушку, попадавшуюся на глаза, но понимал, что она никогда не станет моей.