Загадка Красной вдовы
Шрифт:
— Хорошо, если уж вам так хочется, — терпеливо согласился Г. М. — После того как вы пошли спать, вы слышали какой-нибудь подозрительный шум или что-нибудь еще?
— Нет.
— Видели свет? Кто-нибудь ходил но коридору?
— Нет. Я так устала за вечер, что сразу уснула, и проснулась, только когда услышала звуки борьбы, доносящиеся снизу.
— Ясно. Вот и все; о чем я еще могу спросить? Если мы хотим напасть на след убийцы, нам придется анализировать, как он действовал при включенном свете и на виду у свидетелей. Так что вернемся к Бендеру. Если хотите, против воли, но все же вернемся. Не носил ли он с собой записную книжку? Вы не замечали?
Джудит отбросила волосы на спину.
— Я… я не знаю! Не помню. Никогда не обращала на него особого
— Г. М., вы просили меня привести Изабеллу. Придется немного подождать. — Он был раздражен. — Она еще очень слаба, и Арнольд говорит, что ее нельзя беспокоить. Так, задание я выполнил. Дальше! Черт побери, Джудит, что за бред? Тебя обвиняют в краже моих дротиков?
— Алан, успокойся. — Джудит улыбнулась. — Все в порядке. Я оправдана. Или буду оправдана, как только мистер Мастерс сделает телефонный звонок. Они ничего не хотят знать о Гае. Они только и делают, что расспрашивают меня о каких-то записных книжках.
Мантлинг где шел, там и застыл.
— Записных книжках? Каких записных книжках?
— Мне уже надоело изображать из себя попугая, — сказал Г. М. Он с мрачным видом пытался приладить к пиджаку сапфировую булавку, — но все же повторю еще раз. Полагаю, вы не видели у Бендера записную книжку? Нет? Я так и думал.
— Я не… Видел, черт меня побери! — неожиданно сказал Мантлинг. Он с подозрением посмотрел на Г. М., и его вид, казалось, его успокоил. — Видел я у него записную книжку. Большая, в кожаном переплете, с выбитыми на нем инициалами Бендера. Вчера ночью, когда он переодевался к ужину, она лежала на столе у него в комнате.
— Продолжайте! Продолжайте!
— Да не подпрыгивайте вы так! Что такого с его записной книжкой? Вчера вечером я пошел наверх переодеться. Было довольно рано. Я хотел предупредить его, что ужин переносится на более позднее время из-за… нашего эксперимента, и сказать, чтобы он не вздумал трепать о нем языком с Арнольдом, когда тот придет за Джудит. Я заглянул в комнату Бендера. У него там есть ванная. Он был в ней. В комнате была разложена его одежда, а на столе лежали вещи, которые обычно носят в карманах. Ну, вы понимаете: часы, ключи… Так вот, там была еще большая записная книжка. — Лицо Мантлинга потемнело. — Я решил, что она для эскизов. Он ведь выдавал себя за художника. Парень был нервным — не хуже вашего. Когда я заглянул в ванную, он брился. Услышав мой голос, он подпрыгнул почти на фут в высоту и здорово порезался бритвой…
Мантлинг явно не заметил того эффекта, какой произвели его простые слова на четырех слушателей. Мастерс долго переваривал услышанное, а когда переварил, сказал:
— Э… э… подождите, сэр! Вы уверены, что он порезался?
— Конечно, уверен! Разумеется! Я сам ему за йодом ходил. Рана была похожа скорее на укол — он зацепил себя краем бритвы, но крови вылилось много. Он всю раковину перепачкал. Шума он поднимать не стал, но я удивился, с чего бы ему так нервничать.
— Сэр! Вспомните, пожалуйста, в каком месте он порезался. Может быть, слева, под нижней челюстью?
Мантлинг стал вспоминать, щупая челюсть то справа, то слева.
— Правильно! С левой стороны! Я помню, потому что стоял ближе к ванне, помогая ему. А что?
— Конец, — сказал Г. М., — предел. Мне уже все равно. Я дошел до ручки!
Мастерс, увидев, что Мантлинг удивлен такой бурной реакцией, поспешил все объяснить, взяв тон учителя, увещевающего непослушного школьника:
— Понимаете, ваша светлость, ваше заявление ставит нас в трудное положение. Единственной раной на теле Бендера был небольшой порез под челюстью. Мистер Бендер (в том нет никаких сомнений) умер от того, что в его кровеносную систему через свежую рану проник яд, который убил его в течение десяти минут. Но если он порезался при бритье за несколько часов до смерти… яд не мог быть введен через порез. Верно? — Он печально посмотрел на Г. М.: — Сэр, взявшись за расследование дела, я позволил себе подшучивать над вами. Теперь мне не
— Хочу, — сказал Г. М. — Налейте мне, старику, чего-нибудь покрепче.
Глава 16
ШПРИЦ
Терлейн и Г. М. обедали в «Диоген-клубе», куда старик ходил почти каждый день. «Диоген-клуб» располагается на Пэлл-Мэлл, прямо напротив «Клуба Старейших Консерваторов», к которому большинство членов «Диогена» относится настороженно, считая его шумным и неспокойным заведением, куда не мешало бы почаще заглядывать полиции. В «Диогене» родилось великое множество анекдотов о клубной жизни; среди них, надо признать, и те, что описывают каталептический сон в креслах, которым грешат многие его завсегдатаи. Но его кухня превосходна, а винный погреб еще лучше. В нижних залах и комнатах — кроме комнаты для посетителей — свято соблюдается суровое правило «Диоген-клуб»: «Здесь братья либо говорят на латыни, либо хранят молчание»; именно благодаря данному правилу, сказал Г. М., он счел это место незаменимым для того, чтобы сидеть и думать, — впрочем, чаще для того, чтобы просто сидеть.
Расправившись с плотным ленчем, подкрепленным изрядным количеством спиртных напитков, Г. М. и Терлейн уютно устроились в комнате для посетителей, у окна, похожего на бойницу, и принялись спорить. На улице лил дождь; он был такой сильный, что выходящие на улицу члены клуба, понимая, что от зонтов толку мало, бросались под него, как в омут, так и не раскрыв их. Г. М. сказал, что ожидает звонка от сэра Джорджа Анструзера, с новостями, которые должен передать ученый из Дорсетшира.
— Вряд ли его сведения нам сильно помогут, — сказал он. Он рисовал синим карандашом на блокнотных листах пасквильные карикатуры на старшего инспектора Хамфри Мастерса. — Но может быть, нам будет от чего оттолкнуться. Может быть, пергамент окажется ключом, который нам так нужен. Ад меня побери, я себя чувствую, будто меня черти поджаривают на жарком огне преисподней. И вот почему: я не могу понять, как сработал трюк, несмотря на то что имею вполне ясное представление о том, кто совершил оба убийства.
— Полагаю, что спрашивать кто бесполезно.
— В высшей степени, — проворчал Г. М. С нескрываемым удовольствием он пририсовал последнему портрету Мастерса такие уши, которые, даже на снисходительный взгляд Терлейна, были слегка великоваты. — Вы все равно мне не поверите. Я серьезно. Есть какие-нибудь соображения?
— Я размышлял, — после вина и нескольких затяжек трубкой Терлейна потянуло пофилософствовать, — о применении возможностей литературного иносказания. Нет, моя мысль не требует особого подкрепления. Помните, какую песню пели сирены, каким именем назвался Ахиллес, скрываясь среди женщин? Хоть загадки и внушают ужас, они разрешимы? Кстати, вы заметили, что Джудит Бриксгем — чертовски привлекательная женщина?
— Слушайте вы, старый развратник…
— Я не старый развратник, — с достоинством возразил Терлейн. — Мне пятьдесят; ей тридцать один. Мои чувства к ней можно назвать отеческими. Вот так. Мне просто тяжело видеть, как она тратит свою жизнь на высокомерного педанта доктора и на симпатичного, но бесхребетного охотника на слонов. Я уже седею; однажды я сказал себе, что, раз уж мои молодые годы позади, пора перестать интересоваться тем, что в нашем целомудренном веке носит название Этого. Но вот что я вам скажу: если бы Джудит хоть раз посмотрела на меня так, как она смотрела на Карстерса, когда он укололся дротиком, я думаю, вы могли бы увидеть меня танцующим румбу посреди гарвардской площади, а из карманов у меня бы торчали две бутылки шампанского. — Он машинально затянулся. — Ну ладно! Давайте посмотрим, удастся ли мне заронить вам в голову парочку идей по поводу обоих убийств.