Загадка Ноттинг-Хилла
Шрифт:
Стоит однажды поддаться обману, любая другая абсурдность покажется естественной. Это было предопределено: без всякого сопротивления миссис Андертон попадала во власть посредницы — мадемуазель Розали, «ясновидящей» из свиты барона. Установив «контакт» со своей подопечной, эта особа должна была передать ей пользу от манипуляций, которым подвергалась сама.
Не буду вдаваться сейчас в детали modus operandi (образа действия), скажу лишь, что это был пример того, как необычная сила воображения способствовала еще более скорому выздоровлению миссис Андертон под воздействием этой новой формы лечения и удивительной взаимной «симпатии», установившейся между миссис Андертон и медиумом барона.
Мадемуазель Розали была энергичной брюнеткой, чуть ниже среднего роста, худощавая, прекрасного телосложения. Цвет лица — слегка желтоватый, глаза темные. Единственным недостатком, на который мог бы обратить внимание «знаток», были слишком широкие ступни. Возможно, это каким-то образом могло быть связано с ее прошлой профессией, но об этом несколько позднее. Эта особенность представляется для нас важной и ее следует принять во внимание. В то время мадемуазель Розали выглядела примерно на тридцать лет, но вполне вероятно, что на самом деле была моложе. Специфика ее деятельности накладывала определенный отпечаток на внешний вид. В целом же она представляла собой полную противоположность миссис Андертон, которая тоже была худощавой, но высокого роста, очень бледной, с миниатюрными ножками и, несмотря на слабое здоровье, выглядела моложе своих лет. И вот между этими двумя очень разными особами, судя по прилагаемым письмам, возник «взаимный контакт», нечто просто необъяснимое с точки зрения обыденного разума. Миссис Андертон могла почувствовать,
Далее мне хотелось бы обратить ваше внимание на свидетельские показания, в частности на свидетельство мистера Мортона. Оно представляется весьма важным, поэтому приводится без сокращений.
2. Свидетельство Фредерика Мортона, эсквайра, лейтенанта Королевской артиллерии
«Меня зовут Фредерик Джордж Мортон.
В 1854 году я был лейтенантом Королевской артиллерии. 5 ноября того же года, по прибытии в Крым, получил легкое ранение в сражении при Инкермане. Это произошло еще до того, как я прибыл в расположение моей батареи. После смерти моего отца я вышел в отставку и проживаю в настоящее время в Лидсе вместе со своей матерью. Я был старым школьным приятелем покойного мистера Уильяма Андертона, мы с ним дружили без малого пятнадцать лет. Я присутствовал на его свадьбе с мисс Боултон в августе 1851 года и с той поры часто бывал у них в гостях. Во время моей учебы в Военной академии Вулвич я проводил почти все свои увольнительные у Андертонов, а нередко и часть каникул. Отец мой всячески одобрял эту дружбу, и у них в гостях я чувствовал себя как дома. Отец был младшим партнером в одной из крупных мануфактурных фирм Лидса. В основном Андертоны жили в Лондоне, когда не уезжали за границу. Однажды я отправился вместе с ними в Висбаден. В течение 1854 года я с ними общался редко, поскольку первую половину года они были в разъезде: сначала в Илфракомбе, затем в Малверне, но 13 октября мы провели вместе. Я запомнил эту дату, так как собирался в Крым, где впоследствии был ранен. Приказ об отправке туда пришел неожиданно. Я как раз находился в доме одного из друзей — мы собирались поохотиться на фазанов — и вдруг получил предписание отправляться через сутки, с утра; я заночевал у Андертонов и на следующее утро уехал. Я должен был отправляться в числе первых, но не получилось, и было уже не до охоты. Я отправился в путь в субботу, это я запомнил, ибо на следующий день у нас состоялся торжественный молебен. Больше я Андертона не видел. Всю зиму я провел в Италии со своим ранением и разыгравшимся ревматизмом, а летом
1855 года меня отправили к отцу — он болел несколько месяцев до кончины. А после этого я не мог оставить мать одну. Мы получали только еженедельную газету, и я ничего не знал о том, что с ним произошло в течение трех или четырех дней. Мне нужно было с Уильямом незамедлительно повидаться, но было слишком поздно. Встреча не произошла вовсе не из-за какой-либо размолвки между нами, отнюдь. Мы по-прежнему оставались добрыми друзьями, я жизнь ради него готов был отдать, да и с миссис Андертон у меня были теплые, дружеские отношения. Он в ней души не чаял. Бывало, я, смеясь, говорил, что завидую ей, и они тоже смеялись. Мне не доводилось встречать столь нежно любящую пару. И я не знаю другого такого заботливого человека, как мистер Андертон, правда, очень нервозного и на редкость щепетильного во всем, что касалось его семейства и фамилии. Один-единственный раз мы с ним поссорились, еще в школьные годы, когда я притворился, что сомневаюсь в его словах: ему от этого стало даже плохо. Он часто говорил, что скорее умрет, чем позволит запятнать честь фамилии, которой он очень гордился. В тот день, 13 октября 1854 года, я телеграфировал им в Ноттинг-Хилл о своем намерении поужинать и заночевать у них перед моим отъездом. Я нашел миссис Андертон в гораздо лучшем состоянии, чем когда бы то ни было ранее. Она сказала, что обязана этим барону Р**, а с тех пор как стала приходить Розали, дела пошли на поправку еще быстрее. В тот вечер она хотела было отменить визит барона с тем, чтобы мы смогли спокойно побеседовать, но я этому воспротивился; к тому же мне хотелось увидеть его и Розали. Они пришли около девяти вечера. Миссис Андертон легла на софу, а Розали села рядом на стул и взяла ее за руку; барон тем временем усыплял ее своими пассами. Гипнотизировал он именно Розали. Миссис Андертон тихо возлежала на софе, в то время как Андертон и я сидели рядом в дальнем конце комнаты, поскольку, по словам барона, мы могли „помешать потоку гипнотических флюидов“. Я не знаю, что он имел в виду. Понятно, что все это выглядело абсурдно, но, похоже, Розали не притворялась. Возможно, в подобной ситуации я и сам бы заснул. По завершении сеанса миссис Андертон сообщила, что ощущает прилив сил; я не выдержал и рассмеялся. Затем Андертон отправил ее спать, а сам вместе со мной начал беседу с бароном, которая продлилась более часа. Это была моя последняя встреча с миссис Андертон, ибо я покинул их дом до того, как она проснулась. Какие-то известия о ней потом доходили до меня от ее мужа. Темой нашей тогдашней беседы был месмеризм. Лично я в него не верил, и прямо об этом заявил. Андертон вместе с бароном пытались меня переубедить. Мы курили в присутствии Розали, которая не имела ничего против. Создавалось впечатление, что она никогда не противоречила барону, но, думаю, он ей не нравился. В нашей беседе она не принимала участия.
Сказала — или барон сказал, — что не говорит по-английски, но я уверен, она понимала, о чем идет речь, по крайней мере, основной смысл. Я в свое время учил немецкий и то и дело обращался к ней, и она отвечала; был момент, когда она бросила взгляд на Андертона при упоминании им имени „Жюли“. При этом барон сразу успокоил ее, сказав по-немецки: „Это не твоя Жюли, дитя“. Когда Розали собралась уходить, я поинтересовался у нее, кто была эта Жюли, на что мадемуазель стала мне объяснять, что это ее лучшая подруга, танцовщица. Достаточно было одного взгляда барона, чтобы Розали умолкла. Это произошло, когда барон и Розали уже собирались уходить. А до этого она вязала крючком, мы же беседовали о месмеризме. Они хотели, чтобы я поверил в силу гипноза, и барон рассказывал всевозможные истории о чудесной „ясновидящей“. А Жюли, стало быть, была упомянута другая, не подруга Розали. Конечно, все это вызывало у меня лишь смех. Затем они принялись обсуждать людские привязанности, в частности, удивительную взаимосвязь между близнецами, и барон рассказал еще несколько необычных историй. Я по-прежнему не верил, что вызвало заметное раздражение у Андертона, и тогда он напомнил мне о сестре его жены, близняшке, которую похитили цыгане. Барон попросил Андертона рассказать об этом поподробнее. Тот согласился, но с условием, что эта тема ни в коем случае не будет затронута вновь, поскольку домочадцы боялись напоминать миссис Андертон об этой печальной истории и никогда не говорили об этом вслух. Барон проявил явный интерес и придвинул свой стул поближе между мной и Андертоном. Мы говорили тихо, и Розали, скорее всего, нас не слышала. Насколько я помню, все это показалось барону столь любопытным, что он извлек свою записную книжку и сделал там пометки — даты и кое-что другое. К датам этот человек относился с особым вниманием. Я убежден, что из этого разговора Розали не расслышала ничего, даже если предположить, что она знала английский. Во время этой беседы мы отошли к окну и находились от нее на достаточно большом расстоянии. И, повторяю, мы разговаривали тихо. Затем барон впал в задумчивость, и на какое-то время замолчал. Мы же с Андертоном вернулись к обсуждению гипноза. Он достал несколько экземпляров журнала, кажется, „Зоист“, или что-то в этом роде, желая привести какие-то доказательства. Андертон зачитал удивительную историю о том, как один человек питался вместо другого, и обратился за поддержкой к барону после того, как я выразил недоверие относительно этого феномена. Барон со всей решительностью подтвердил достоверность этих фактов. Причем, когда Андертон к нему обратился, гипнотизер вздрогнул, как если бы его оторвали от каких-то мыслей. Моему другу пришлось повторить вопрос. А в идее суррогатного питания что-то было; я думал над этим впоследствии, когда приходил в себя от ранения и горячки и хотел,
3. Свидетельство Жюли
Манчестер, 3 авг. 1857
«Дорогой сэр.
В соответствии с вашими инструкциями от 11-го числа, направляю вам показания Джулии Кларк, она же Жюли, она же мисс Монтгомери и т. д., состоящей в труппе театра „Роял“, в должном порядке удостоверенные.
С совершенным почтением,
Уильям Смит».
«Я танцовщица, и зовут меня Джулия Кларк. Я выступаю под именем „Жюли“, а также под другими именами. В настоящее время я известна как „мисс Монтгомери“. Я знала девушку по имени Розали. Мы с ней были очень дружны. Работали вместе несколько лет в труппе синьора Леопольдо. Я даже не вспомню, как долго. Она ходила по канату за два шиллинга в неделю с содержанием. В нашей труппе ее прозвали „Маленькое Чудо“. Настоящее ее имя — Карлотта Браун. Ей было примерно десять лет, когда я присоединилась к труппе. Я о ее прошлом мало что знаю. Она и сама ничего не знала. Так она мне часто говорила. Если бы знала, рассказала бы. Она считалась племянницей старой миссис Браун, которая забирала у Лотти ее деньги и покупала себе обновы. Лотти — это Розали. Некоторые из наших дам твердили, что ее выкупили у какого-то бродяги. Конечно же я в это не верила. Они это от злости говорили. Лотти ходила по канату пять лет с тех пор, как я с ней познакомилась. Она была прекрасно сложена, только ступни очень широкие. Это у всех канатоходцев — работа влияет. А так — фигурка у нее была замечательная. Она была нервная. Ну, не то чтобы очень, но все же. Перед началом номера обычно дрожала. Но не от страха. Она иногда болела. Не часто. Иной раз подхватывала простуду, посидев на сырой земле, когда ей, вспотевшей после номера, надо было переодеться. С возрастом она окрепла. Иногда Лотти чувствовала себя плохо и не знала почему. У нее бывали сильные головные боли. В таких случаях от лекарств проку не было — только бренди. От головных болей бренди для нее было лучшим средством. Она себе бренди позволяла только иногда, не так, как некоторые наши дамы. Нет, алкоголем она не увлекалась.
И головные боли у нее были не от этого. Боль приходила и уходила. Бренди спасало ее от боли. По-моему, она только раз болела с тех пор, как покинула труппу. Она написала мне об этом в письме, оно у меня по-прежнему хранится. Это письмо без даты, но в него была вложена вырезка из газеты, не помню, за какое число, октябрь 1852 года. Там число было оторвано. А канат она бросила после того, как упала. Это все из-за нервов. Она не была пьяной. Не пила она. Нервы сдали. Сверху, с люстры, на нее упала капля, и Лотти испугалась, вот и все. У нее была сильно повреждена одна ступня, что-то со связками, и врачи в госпитале сказали, что больше ей по проволоке ходить нельзя. Два месяца лечилась. Когда она вышла из больницы, цирк наш накрылся. Труппу распустили, за исключением ее, меня, мистера Роджерса и еще джентльмена, исполнявшего комические номера. Мистером Роджерсом был синьор Леопольдо. Он организовал мюзик-холл. Думаю, в Ливерпуле. Пригласил двух певцов, даму и джентльмена. Каждый вечер мистер Роджерс устраивал небольшой сеанс гипноза, и объектом его была Лотти. Она на этот счет была очень смышленая. Конечно, на самом деле она не засыпала. А однажды она в середине сеанса „очнулась“. Хозяин очень разозлился. Она попыталась продолжить, но лишилась чувств, и пришлось ее уносить. Она говорила, что ее отнес один господин из публики. На другой день он явился и забрал ее. Дал синьору 50 фунтов. Это был барон Р** — мне Лотти объяснила. Она мне писала несколько раз. У меня ее письма хранятся, только они по краям потертые. Это оттого, что я их у себя в кармане носила. Не думаю, что она ушла от барона, хотя — кто знает? Последнее письмо от нее, что я получила, было отправлено из его дома. Это было на первой неделе ноября 1854 года, оно ко мне в Плимут пришло. Я там всего неделю пробыла, а потом в Дублин отправилась, в представлении участвовать. Она сообщала, что собирается замуж, но пока не должна мне называть имя жениха. С тех пор от нее нет вестей. Я ей писала несколько раз, но мои письма обратно возвращались. Понятия не имею, за кого она вышла. Не мог это быть барон, он ей очень не нравился. Она с ним оставалась потому, что он платил хорошо. Может, по этой причине, а может, потому, что не могла ему противиться. Она говорила, барон ее действительно гипнотизировал, и она могла видеть во сне. Как жена она с бароном не жила, только как медиум, иначе она бы мне рассказала. Я в этом вполне уверена. Не сомневаюсь я в том, что между ней и бароном не было никаких иных отношений. Конечно, я не могу поклясться, что она за него замуж не выходила, но это вряд ли. С какой стати, если он был ей так неприятен? Всё это правда. А синьор Леопольдо, я думаю, сейчас где-нибудь за границей.
(Подпись) Джулия Кларк, она же Жюли.
Зачитано и подписано свидетельницей в присутствии Уильяма Бертона, мирового судьи.
2 августа 1857».
4. Свидетельство Леопольде
N. В. Данные показания были получены с определенными трудностями, лишь после твердого обещания исключить всякую возможность судебного разбирательства с учетом взаимоотношений свидетеля с девицей Розали, она же Анжелина Фитц Юсташ, она же «Маленькое Чудо», она же Карлотта Браун. В показаниях зафиксировано следующее:
«Синьор Леопольдо, трагик и проч., и проч., и проч., свидетельствует свое почтение Р. Хендерсону, эсквайру, и исходя из верности утверждения „что сделано, то сделано“, имеет честь предоставить необходимую информацию, уповая на то, что данные ему обещания будут сдержаны, и ожидания на сей предмет оправдаются, что „не используют во зло мою простую правду“.
Сэр, ваш покорный слуга
(Подпись) Томас Роджерс».
«Показания синьора Леопольдо, трагика; профессора фехтования и ораторского искусства; наездника, гимнаста и канатоходца; владельца и управляющего Большого Олимпийского цирка и проч., и проч., и проч.
Я, синьор Леопольдо, трагик и проч., и проч., и проч., настоящим свидетельствую и заявляю, что девица по имени Карлотта Браун, более известная всем как Маленькое Чудо, поступила в мою прославленную труппу „Олимпиан“ в июле месяце 1837 года, в Льюесе, графство Сассекс, где наш прославленный цирк в то время весьма успешно гастролировал. И настоящим я желаю присягнуть и засвидетельствовать тот факт, что я, означенный синьор Леопольдо, трагик и проч., и проч., и проч. совершил выплату суммы в пять фунтов некоему лицу или лицам, претендующим на родительские права в отношении означенной Карлотты Браун, известной как Маленькое Чудо и поступившей ко мне на службу. Вышеупомянутые лица являлись выходцами племени, или племен, известных как цыгане или египтяне. Желаю также присягнуть и засвидетельствовать, что я, синьор Леопольдо, трагик и проч., и проч., и проч. не могу утверждать, была ли означенная Карлотта Браун, известная как Маленькое Чудо, в самом деле дочерью лица или лиц — цыганки или цыган, упомянутых мною выше, а также то, что имя ее действительно Карлотта Браун, равно как и прочие зафиксированные и засвидетельствованные детали. Знаю лишь, что на ее белье имелись инициалы К. Б., что позволяет говорить об их соответствии имени Карлотта Браун.