Загадка песков
Шрифт:
Я сражался с непослушными снастями – это покорные рабы, если сумеешь подчинить их, и жестокие тираны, если верх берут они. Я ползал, прыгал, тянул, снуя по палубе, тогда как Дэвис, бесстрастный и безмятежный, руководил моими метаниями.
– А теперь прими руль и пытайся удерживать курс круто к ветру. Это самый захватывающий спорт на свете!
Так знакомился я с тонкостями обращения с этим деликатным судном: слезящиеся глаза, растертые руки и полуоцепеневшее сознание – для всего требовались предельные усилия. Тем временем Дэвис, следя за шкотами, попутно орал мне в ухо, открывая тайны великого мастерства. Так, морщинки на шкаторине грота и далекое ворчание голодного кливера – признаки того, что парусам не хватает ветра и надо идти полнее; значительный крен и раскачивание корпуса, ощущение ветра на щеке, а не на носу, увеличившийся угол полоскания флюгера на мачте – признаки излишнего ветра, говорящие, что яхта покорно сваливается под ветер, вместо того чтобы прокладывать себе путь
– Подходим к берегу как можно ближе. Ты работаешь лотовым, – так гласила его формула.
И я делал неудачные забросы, допускал слабину линя, заливал в рукава целые реки воды – короче, совершал все мыслимые gaucheries [28] , на которые обречены начинающие. Тем временем песок под килем проступал все явственнее, и Дэвис с досадой отворачивал и кричал:
– К повороту, шверт опустить!
Мне приходилось кубарем спускаться в каюту и сражаться с дьявольским механизмом – единственным из оборудования «Дульчибеллы» предметом, который я люто ненавидел от начала и до конца. У него имелась отвратительная привычка выбрасывать при опускании фонтаны воды, которые лились из-под крышки цепи на палубу каюты. Одной из моих обязанностей являлось затыкать щель ветошью, но даже так булькающий звук постоянно портил нам аппетит во время обеда. Через минуту заливчик оставался позади, наш штевень врезался в короткие резкие волны фиорда, и мы начинали пробиваться сквозь брызги и дождь к какому-нибудь мысу на противоположном берегу. О целях и конечном пункте, если таковые вообще имелись, я не имел ни малейшего представления. В северной оконечности фиорда незадолго перед поворотом Дэвис впал в задумчивость, в высшей степени меня раздражавшую, потому как я сидел на румпеле и, намереваясь избежать непроизвольного поворота фордевинд, как никогда, нуждался сейчас в добром наставнике. Словно продолжая спор с невидимым собеседником, он продолжал твердить, что нет смысла забираться дальше на север. В его доводах фигурировали утки, погода и карты, но я не вникал в за и против, и понял только то, что мы резко поворачиваем и начинаем «пробиваться» на юг. Закат застал нас в той же укромной заводи среди деревьев и лугов залива Альс, что и накануне, – какая восхитительная умиротворенность после треволнений дня! Разбитый и измотанный, я выскользнул из своих непромокаемых лат, и немного позже мы изведали (хотя и не в полной еще мере) то удивительное наслаждение, когда после трудного дня ты, чувствуя приятную усталость и благородное утомление, вкушаешь настоящую амброзию, пусть роль ее выполняет всего лишь говяжья тушенка, и пьешь нектар, пусть даже и извлеченный из земных плодов кофейных ягод, и вдыхаешь ароматы, о которых даже вечно счастливые боги Гомера не имели ни малейшего представления.
28
Неловкости, просчеты (фр.).
На следующее утро, тридцатого сентября, радостный клич «норд-вест дует!» заставил меня чуть свет тащиться, поеживаясь, на палубу, чтобы выбирать якорь и управляться с набухшими от дождя парусами. День выдался пасмурный и непогожий, но вполне приемлемый после вчерашней нестерпимой пытки. Мы вернулись к Зондербургу, а оттуда взяли курс на едва различимую бледно-зеленую линию в юго-западной части горизонта. Именно во время этого перехода произошел случай, который при всей его незначительности на многое открыл мне глаза.
Стая диких уток подрезала нам нос на небольшом расстоянии – треугольной формы фаланга вытянутых шей и хлопающих крыльев. Я правил, тогда как Дэвис прокладывал в каюте курс, но я сразу же позвал его, и разгорелся спор насчет наших шансов поохотиться. Дэвис оценивал их не слишком высоко.
– Те парни в Затрупе сильно сомневались, – сказал он. – Уток тут полно, но, насколько я понял, добыть их нездешним не так-то просто. Вся эта местность слишком уж цивилизованная, тут недостаточно дико, не правда ли?
Приятель поглядел на меня. Я затруднялся прийти к мнению. В некотором смысле здесь было как угодно, но только не дико, но вроде как хватало и укромных местечек для охоты на уток. Берег, вдоль которого мы шли, был обрамлен уединенными болотцами, хотя за ними простирались обширные поля. Разве не за
– Плохая погода – вот что нужно для уток, – продолжал мой друг. – Но мне сдается, тут для них не лучшее место. Вот в Северном море, на Фризских островах…
Тон его сделался вкрадчивым и слегка просительным, и я сразу почувствовал, что в уме у него созрел план, о сути которого не так сложно догадаться.
Дэвис промямлил еще что-то насчет «дикости» и «никто тебе не помешает», и я не выдержал:
– Ты и в самом деле хочешь покинуть Балтику?
– А почему бы и нет? – откликнулся он, не отводя глаз от компаса.
– Опомнись, дружище! Октябрь на пороге, лето кончилось, и хорошая погода скоро прикажет долго жить. Мы одни на этой скорлупке, и это в период, когда яхты нашего размера уже встают на зиму. По счастью, мы оказываемся в идеальном краю для круизов, с широчайшим выбором безопасных фиордов и отличной перспективой пострелять уток, имей только желание. Стоит ли тратить время и рисковать (тут мне вспомнился вырванный из бортового журнала лист), предпринимая долгий вояж к этим твоим заброшенным островам в Северном море?
– Не такой уж он и долгий, – упрямо возразил Дэвис. – Часть маршрута проходит по каналу да и остальная вполне безопасна, если не забывать про осторожность. Воды там укромные, и вовсе нет необходимости…
– К чему ты клонишь? – прервал его я. – Мы ведь даже не попытались поохотиться здесь! Ты ведь не собираешься возвращаться на яхте в Англию осенью?
– В Англию? – пробормотал мой товарищ. – Мне как-то все равно.
Снова бросилась мне в глаза его уклончивость – нас словно разделяла стена, невидимая, но неодолимая. Да и что вообще я тут делаю? Заточен на этой паршивой крошечной яхте, вырванный из привычной среды, с человеком, который еще неделю назад ничего для меня не значил, а теперь представляет собой мучительную загадку. Подобно мгновенно действующему яду разлилось по моим жилам то презрительное разочарование, с которым я оставлял Лондон. Все, чему я учился и радовался недавно, было забыто, осталась только усталость. С языка моего рвалось уже слово, которое могло положить стремительный конец совместному нашему круизу, но Дэвис опередил меня:
– Мне чертовски жаль, я повел себя, как последняя скотина. Не знаю даже, о чем я думал. Ты, как настоящий друг, приезжаешь, чтобы составить мне компанию, а я, боюсь, оказался никудышным хозяином. Разумеется, лучшее место для прогулок на яхте сложно представить, я напрочь забыл про красивые пейзажи и все прочее. Давай поразведаем насчет уток. Ты прав, мы наверняка сумеем поохотиться, стоит только немного постараться. Мы, наверное, почти уже у цели. Да, вот вход. Примешь руль, а?
С ловкостью мартышки вскарабкавшись на мачту и устроившись на гафеле, он стал осматривать берег. Глядя на своего компаньона, я возблагодарил Провидение, что не успел заговорить, потому как никто не смог бы устоять перед такой вспышкой искренней и прямой натуры. И все же я не мог удержаться от мысли, что взаимопонимание между нами, принимая во внимание обстоятельства, происходит слишком уж медленно. Мне трудно было уловить, где заканчивается напускное и начинается он сам, да и Дэвис, полагаю, находился на той же стадии понимания меня самого. Если бы не эта неуверенность, я продолжил бы напирать, ибо не сомневался, что в поведении его кроется некая тайна, смысл которой ускользает от меня. Впрочем, свету скоро суждено было рассеять тьму.
Я не видел ни малейшего признака входа, о котором велась речь. И неудивительно, потому как ширина его составляла всего восемьдесят ярдов, хотя вел он в фиорд в добрых тридцать миль длиной. Как по волшебству, морская болтанка осталась позади, и нам неохотно открылся канал, петляющий среди болот и лугов, сначала узкий, потом расширяющийся до размеров озера, как в Эккене. Мы бросили якорь рядом с устьем, неподалеку от скопления судов, принадлежащих к типу, ставшему вскоре очень привычным для меня. Они представляли собой парусные баржи, вроде тех, что курсируют по Темзе: тупой нос, высокая корма, тонн пятьдесят водоизмещения, оснастка кетча, боковой шверт, простейшая оснастка и длинный наклонный бушприт. В дальнейшем я буду называть их галиотами. Если не считать кораблей, единственным признаком жизни служил белый домик – обиталище лоцмана, как подсказала нам карта, – приютившийся с северной стороны от входа в канал. Выпив чаю, мы отправились с визитом к лоцману. И обнаружили патриархального, расположившегося у пылающего очага, в окружении заботливой снохи и розовощеких внучат, дородного и крепкого субъекта, встретившего нас потоком приветствий на немецком, тут же – стоило ему разглядеть нас – уступившим место забавнейшему ломаному английскому, на котором старикан изъяснялся с непередаваемой важностью и гордыней. В промежутках между сердечными предложениями отведать пива и завываниями музыкальной шкатулки, заведенной в честь нашего прибытия, мы кое-как ухитрились представиться и сообщить о цели нашего прибытия. Нет нужды и говорить, меня раскусили сразу же и отодвинули в сторону, отведя роль слушателя.