Загадки первых русских князей
Шрифт:
Еще более потрясающие картины из древнерусского быта рисует нам рассказ арабского путешественника Ахмеда ибн Фадлана, посетившего в 920-х годах столицу Волжской Булгарии город Булгар и ставшего свидетелем похорон какого-то знатного руса, прибывшего туда же по торговым делам. Что за русов наблюдал любопытный араб и из какой Руси (Киевской или Тмутараканской) прибыли они, так и останется неизвестным. Согласно сообщению Ибн Фадлана, когда умер богатый рус, то другие русские купцы из их поселения в Булгаре собрали все имущество покойного и поделили его на три части. Одну треть отдали его семье, за счет другой трети провели все приготовления к похоронам, а еще на одну треть купили вина и пищи, которые должны были быть выпиты и съедены на поминках. Затем члены семьи умершего обратились к девушкам из числа бывших наложниц покойника с вопросом: «Кто из вас умрет с ним?» Одна из девушек согласилась сделать это. Все последующие дни вплоть до дня похорон избранная пила вино, пела, веселилась, предаваясь всевозможным удовольствиям. В день похорон девушка бродила по поселку русов, заходила в каждый из домов, где отдавалась всем жившим в нем мужчинам. Таким образом русы-мужчины выражали свое уважение к памяти умершего товарища. Затем девушка отправилась в палатку, в которой находился труп ее господина. Следом за ней
Два вышеописанных сообщения, одно из которых повествует о похищении женщин мужчинами, а другое — о девушке, ставшей жертвой эгоизма мужчин, пожелавших, чтобы и на тот свет их сопровождала, кроме скота и птицы, еще и красивая женщина, стали по существу определяющими в формировании мрачных представлений многих современных авторов о положении женщины в языческой Руси. Между тем при внимательном чтении приведенных источников можно обратить внимание на детали, которые несколько смягчают мрачность описанных летописцем и ученым арабом картин. Древнерусский книжник-христианин, возмущаясь дикостью нравов «поганых», слишком увлекался и не замечал, как проговаривался о том, что если у древлян невест воровали, то у большинства славянских племен было принято предварительно сговариваться с невестой об этом предприятии, добившись, разумеется, ее согласия на него. Выходит, что при всей своей первобытной дикости славяне сохраняли за женщиной право выбора, что свидетельствует о проявлении частных, индивидуальных интересов женщины, или, проще говоря, это свидетельствует о сохранении своего «я» у славянских женщин. Подобному преимуществу как право выбора могли позавидовать не только современницы просвещенного летописца, но и даже женщины конца XIX века, выдаваемые зачастую замуж без учета их мнения. Кстати, этнографы отмечают, что умыкание девушек с их согласия сохранилось как брачный ритуал в северных и зауральских землях, где в крестьянской среде и в XIX веке браки-«убегом» были частым явлением.
Что же касается рассказа Ибн Фадлана, то следует учитывать, что в представлениях древних народов женщина могла попасть в рай только вместе с мужчиной, то есть будучи похороненной вместе с ним. Следовательно, среди девушек могли быть и такие, которые добровольно вызывались на смерть. Кроме того, убитая девушка была наложницей покойного руса. Статус ее был близок к статусу рабыни, то есть она приравнивалась к скоту. И хотя представления у русов о «законном» браке в те времена были довольно-таки смутными, статус женщины, родившей от мужчины ребенка, а тем более статус его постоянной, «любимой» жены был, разумеется, выше, чем рабыни для плотских утех мужчины. В жертву, как правило, приносилась рабыня, в то время как жены, особенно имевшие детей, оставались в живых, наследовали имущество умершего и вместе с другими членами семьи выбирали девушку, которая должна была сопровождать мужчину в его далеком путешествии в страну предков. Кстати, сожжение с рабыней мог позволить себе лишь очень богатый человек, в то время как бедняка сжигали в полном «одиночестве» и в небольшой лодке. Тот же Ибн Фадлан, рассказывая об обычаях русов, четко противопоставлял «законных» жен рабыням, когда описывал украшения, которыми русские мужчины одаривали своих жен: «На шее они имеют золотые и серебряные цепи, ибо когда муж имеет 10 000 дирхемов, делает он жене цепь, когда имеет 20 000 дирхемов, делает он ей две цепи, подобным образом каждый раз, когда у него прибавляется 10 000 дирхемов, прибавляет он другую цепь своей жене, так что часто одна из них имеет много цепей на шее». Один дирхем — это серебряная монета весом около трех граммов. По существу цепи на шее жены, впрочем, как и сам внешний облик женщины, являлись показателем солидности, состоятельности ее мужа. И жен своих русы берегли и лелеяли.
Таким образом, следует признать неверными представления о женщине языческой эпохи как о несчастном забитом существе, не имеющем права выбора и обреченном умереть вместе с мужем. О том, что жены продолжали владеть имуществом и после смерти мужа, свидетельствует договор Руси с Византией 911 года, в котором сказано, что даже жена бежавшего убийцы получает часть его имущества, определенную законом. Кстати, те же договоры Руси с Византией позволяют нам утверждать, что женщины активно участвовали и в политической жизни Руси в X веке. Например, договор Руси и Византии 944 года, в заключении которого участвовали все русские князья, подписали наряду с мужчинами и несколько женщин — Ольга, жена киевского князя Игоря, Предслава и Сфандра. Участие женщин в политической жизни Руси того времени также свидетельствует об их самостоятельности. Для того чтобы участвовать в подписании внешнеполитического договора подобного уровня, женщина должна была управлять какой-нибудь территорией, иметь дружину и вести такой же образ жизни, что и князья-мужчины. О том, что у русских княгинь были свои дружины, не хуже дружин их мужей, свидетельствуют скандинавские саги. Можно вспомнить и изображение древнерусских женщин в былинах, где они наделены силой, хитростью и ничем не уступают мужчинам. Слава об уме, впрочем, как и о красоте, славянских женщин распространилась далеко за пределами Киевской Руси. Уже упоминавшийся восточный поэт XII века Низами в поэме «Семь красавиц», создавая обобщенный образ славянской княжны X–XII веков, писал:
Не улыбкой сладкой только и красой она, — Нет, — она в любой науке столь была сильна, Столь искушена, что в мире книги ни одной Не осталось, не прочтенной девой молодой. Тайным знаньям обучалась; птиц и тварей крик Разумела, понимала, как родной язык. Но жила, лицо скрывая кольцамиИскушены были княгини и в политике. Достаточно вспомнить одну расправу Ольги с древлянами.
Ольга, судя по всему, была могущественной княгиней. Правда, то, что Ольга владела Вышгородом и не жила в Киеве с Игорем, свидетельствует еще кое о чем. Возникает параллель со знаменитыми Малушей и Рогнедой. Ключница Малуша, согрешившая со Святославом, была отослана Ольгой в село Будутино (Будотино). Охладев к полоцкой княжне, киевский князь Владимир Святославич посадил Рогнеду с ее детьми сначала на Лыбеди, «где ныне стоит село Предславино». Туда он и ездил к ней, а после ее известного покушения на него, по совету бояр, передал ей с сыном город Изяславль. Судя по всему, существовал обычай наделять отвергнутых жен особыми владениями.
Обычай этот существовал у многих народов. В частности, в исландских сагах сохранились сообщения об этом обычае: «В то время, когда Норегом правил яр л Хакон, Эйрик был конунгом в Свитьод. […] Конунг Эйрик взял в жены Сигрид Суровую и был их сыном Олав Свенский. Так говорят люди, что этот конунг хотел расстаться с королевой Сигрид и не хотел выносить ее вспыльчивость и высокомерие, и стала она королевой над Гаутландом. А конунг потом взял в жены дочь ярла Хакона. Ему наследовал его сын Олав»{149}. Любопытно, что после смерти Эйрика к его богатой вдове, с которой он, правда, расстался еще при жизни, посватались Виссивальд, конунг из Аустрвега (с Востока, то есть из Руси), и Харальд Гренландец, конунг из Уппланда. «А она посчитала себя униженной тем, что к ней посватались мелкие конунги, а их самоуверенными, поскольку они посмели мечтать о такой королеве, и поэтому сожгла она тогда их обоих в доме одной ночью. И там же лишился жизни и благородный муж по имени Торир, отец Торира Собаки, который сражался с конунгом Олавом Святым при Стикластадире. И после этого поступка стали ее звать Сигрид Суровая». События эти произошли около 994/995 годов в Швеции. Исследователи неоднократно указывали на заметное сходство между этим мотивом в сагах и летописным преданием о древлянских послах, сватах князя Мала, сожженных по приказу Ольги в бане. Любопытно, что эта Сигрид, согласно сагам, была бабушкой Ингигерд, жены киевского князя первой половины XI века Ярослава Мудрого. Занятно и то, что в предании о Сигрид упоминается имя русского князя «с Востока» Виссивальда. Неясно, является ли сходство этих двух рассказов простым совпадением, мотив сожжения женихов в бане был заимствован одной культурой у другой. В связи с этим следует упомянуть об устном предании, бытовавшем на Псковщине и рассказанном в XIX веке П. И. Якушкину. Согласно этому преданию, к Ольге на перевозе сватался не Игорь, а некий князь Всеволод. Рассказ этот заканчивался тем, что Всеволод «отстал от Ольги», но «много она князей перевела: которого загубит, которого посадит в такое место… говорят тебе горазд хитра была»{150}. Параллель здесь с князем Всеволодом, сватавшимся к Сигрид, замечательная. Можно сделать вывод, что в представлении русских преданий Ольга была очень похожа на Сигрид как по своим поступкам, так и по своему положению. Таким образом, факт получения Ольгой в управление Вышгорода, вероятно, с согласия княжеского съезда, не желавшего ссориться с племенами Северо-Запада, может свидетельствовать о разводе Игоря и Ольги.
Выходит, у Ольги были достаточно «уважительные» причины для того, чтобы в конфликте русских князей с Игорем не поддержать киевского князя, а встать на сторону его противников. Кстати, учитывая положение Ольги как правительницы Вышгорода и их взаимные отношения с Игорем, вполне логичным кажется обращение древлян именно к ней. Сама манера их переговоров с Ольгой, их надежда на то, что удастся завершить дело миром (а если бы отношения Ольги с Игорем были нормальными, то у древлян не было бы причин надеяться на это), свидетельствуют о том, что они не думали, что это убийство Ольга сочтет преступлением, заслуживающим жестокой мести. Напротив, гибель Игоря могла разрешить конфликт, который назревал среди русских князей. Не случайно древляне назвали Игоря «волком», то есть изгоем, что было бы неверно, если бы он пользовался поддержкой в Киеве и в своей семье.
Теперь, кажется, все противоречия разрешены и представляется возможным изобразить события середины 40-х годов X века в следующем виде. Неудачный поход на греков подорвал авторитет Игоря в глазах других русских князей. Однако Игорь мог еще оправдаться тем, что все, кто не вернулись с ним на Русь после неудачного сражения у Иерона, погибли там или в последующих боях с греками. Брошенное им войско в составе дружины Хельгу продолжило борьбу, и в 945–946 годах остатки его с богатой добычей, захваченной в результате разорения Малой Азии и Бердаа, вернулись на Русь. Вполне возможно, что во главе этого войска стоял Свенельд. На Руси появилась серьезная вооруженная сила, еще более усилившая оппозицию Игорю среди князей. Теперь Игорь полностью себя скомпрометировал. К оппозиции присоединилась и Ольга — одна из жен Игоря, точнее, бывшая жена, происходившая из знатного северного рода и управлявшая Вышгородом. Не исключается, что она, при поддержке Свенельда, позднее ставшего ее помощником, и русских князей, совершила переворот в Киеве. Чтобы сохранить свое лицо хотя бы в глазах своей дружины, Игорь предпринял грабительский поход на древлян, но последние восстали и убили князя-«волка». Оказавшись во главе союза князей, Ольга все свои силы направила на восстановление пошатнувшегося единства Руси. Движение древлян было жестоко подавлено.
Все это построение основано на предположениях и на первый взгляд может показаться легковесным. Как быть, например, с полной трагизма летописной историей мщения Ольги древлянам за смерть мужа? Или с известием о том, что Ольга оплакивала мужа на его могиле, даже велела насыпать над ней высокий холм и приказала совершить тризну? С последним, впрочем, все просто. Ссылка на могилу Игоря, как и ранее на могилу Олега — традиционное замечание летописи. В окрестностях Искоростеня еще в XIX веке показывали холм — могилу Игоря. Раз есть холм, то, как рассуждал летописец, значит, была и тризна. Кроме того, согласно языческим поверьям, не погребенный подобающим его общественному положению образом покойник блуждал и тревожил других людей, прежде всего, своих близких. Поэтому Игоря могли и похоронить и оплакать даже его бывшие противники. Что же касается мести, точнее «местей», Ольги, то, возможно, летописцы «подчистили» ее биографию, превратив историю подавления выступления древлян в историю мщения киевской княгини за смерть мужа. Ведь, как показывают исследования летописи, рассказ об Игоре, Ольге и древлянах сложился в Вышгороде, резиденции Ольги.