Загадки золотых конвоев
Шрифт:
— Не совсем так! — улыбнулся Египко. — Об обстоятельствах моего награждения я никому ещё не рассказывал — было просто нельзя, но теперь, думаю, уже можно. Дело в том, что Звезду мне дали вовсе не за боевые действия, а за вывоз золотого запаса Испании в СССР!
Разумеется, Чабаненко был весьма удивлён таким откровением своего давнего друга. В ходе дальнейшего разговора Египко поведал ему, что операция по вывозу испанского золота была организована ЦК Компартии Испании совместно с НКВД и ГРУ. Владельцем спасённого из рук генерала Франко золота должен был стать ЦК Испанской компартии, перебравшийся в СССР. Подводную лодку, груженную золотом, Египко привёл в Кронштадт. Поход был чрезвычайно тяжёлым. В экипаже имелись анархисты, которые, поняв, что золото вывозят в СССР, подняли мятеж в море. Во время его подавления Египко пришлось лично застрелить двух матросов. В ходе дальнейшего разговора Египко сказал Чабаненко, что история с испанским золотом во многом определила его дальнейшую службу.
Услышанное от Египко Чабаненко рассказал своему сыну Андрею Андреевичу, а тот, в свою очередь, поведал мне.
Теперь, думается, нам будет небезынтересно познакомиться с воспоминаниями самого Н.П. Египко. При жизни ветерана отечественного подплава эти воспоминания не издавались. Лишь недавно они были опубликованы благодаря стараниям его сына, в небольшой брошюре, изданной, к сожалению, весьма ограниченным тиражом и потому и сегодня они практически недоступны большинству читателей. В письменной версии своих испанских приключений вице-адмирал Египко куда менее откровенен, чем в беседе с Чабаненко, и всё же эта печатная версия весьма интересна. Я заранее прошу прощения у читателей за достаточно большую цитату из мемуаров Египко, но без неё нам будет сложно разобраться в исследуемом вопросе.
Итак, предоставим слово самому Николаю Павловичу Египко:
«О гражданской войне в Испании написано много: от газетных статей до серьёзных исторических трудов. Поэтому я остановлюсь лишь на том, что довелось мне пережить самому как командиру подводной лодки. Надо сказать, что с самого начала военных действий между франкистами и республиканцами последние потеряли три подводные лодки типа «В» и к моему прибытию в Испанию их подводный флот состоял всего из четырёх средних подводных лодок типа «С». Одной из них — С-6 — мне и довелось командовать. Лодку я принял от Ивана Алексеевича Бурмистрова, который находился здесь с февраля 1937 года, став первым советским (русским) командиром-подводником в республиканском флоте. На С-6 после повреждения её при бомбардировке в Бильбао был закончен общий ремонт. Мы с И. Бурмистровым решили сдачу-приём корабля произвести непосредственно в море.
По сути дела, это был мой первый боевой поход в Испании. Находились в 15–20 милях от берега, в надводном положении. Было темно, где-то рядом виднелись сигнальные огни проходящих кораблей. Вдруг на этом фоне возникает силуэт мятежного крейсера «Альмиранте Сервера». Бурмистров объявляет боевую тревогу и даёт команду: «Аппараты 1-й и 3-й, товсь!». Я советую подойти поближе к фашистскому крейсеру. Но Бурмистров считает, что уже пора стрелять и командует. «Аппараты, пли!». Одна из торпед, вылетев из аппарата, неожиданно повернула назад и пошла на циркуляцию вокруг нашей лодки. Хорошо, что радиус циркуляции оказался довольно большим и нас она не задела. Вторая торпеда сразу же после залпа сделала резкий поворот и через несколько секунд взорвалась, ударившись о грунт.
Вот тебе и атака! Мы, подавленные происшедшим, пытались найти причины неудачи. Основными оказались неисправность старых итальянских торпед и нежелание части экипажа, враждебного республиканцам, топить свой испанский корабль.
Так состоялась моя приёмка подводной лодки С-6. Под моим командованием находился
Моим адъютантом-переводчиком был коммунист-югослав Вальдес, по его словам, член ЦК КПЮ, за что у себя на родине был заочно приговорён к смертной казни. Ему удалось бежать в Советский Союз, откуда по линии Коминтерна он добровольцем приехал сражаться за Испанскую республику. С его помощью я стал довольно успешно изучать испанский язык.
Трудность командования республиканскими подводными лодками заключалась в отсутствии преданных и опытных офицеров, которые хотели бы вести решительную борьбу с противником, и в ненадёжности техники и вооружения. С-6, по сути дела, уже давно надо было списать на металлолом. Сама лодка по конструкции была «интернациональной». Главное оружие корабля, итальянские торпеды, давно не проверялось, перископы были английскими, двигатели и гирокомпас — немецкими.
Многие механизмы и оборудование требовали срочного ремонта. К сожалению, на севере Испании, то есть там, где мы находились, не было ремонтной базы. Пришлось решать эту проблему самим, приводить лодку в порядок подручными средствами.
Как ни странно, но в той ситуации, что сложилась тогда в Испании, подводные лодки были нужны правительственным силам не столько для того, чтобы, действуя скрытно, топить вражеские корабли, сколько для того, чтобы демонстрировать противнику их присутствие. Скрытность нам требовалась при уклонениях от кораблей противника и — особенно впоследствии — при форсировании Гибралтара. К тому же морское республиканское командование допускало много погрешностей и ошибок в руководстве флотом. Так, не было службы обеспечения кораблей и системы наблюдения и связи, зачастую нарушались, возможно, и преднамеренно, режимы секретности. Возвращаясь в свой порт, подводные лодки включали опознавательные огни, что сразу оповещало противника через своих людей о прибытии корабля в базу. После нашего заявления об этом командование приняло меры по проверке подходов к порту и создало систему секретных сигналов при входе и выходе корабля. В конце концов, были недоброжелатели и в руководстве, что, естественно, приводило к поражениям.
Больше всего неприятностей доставлял нам крейсер мятежников «Альмиранте Сервера», который Бурмистров уже пытался атаковать. Моё желание рассчитаться с «Альмиранте Сервера» активно поддерживали Паоло и ряд других членов экипажа. Мы все хотели доказать врагу и командованию, что республиканские подводные лодки могут успешно решать боевые задачи. И вот, как говорится, час настал. Мы долго шли под водой, а когда всплыли на перископную глубину, я увидел знакомые очертания вражеского крейсера.
Срочно привёл подводную лодку на боевой курс и скомандовал: «Кормовые аппараты, товсь!». Расстояние до корабля составляло не более четырёх кабельтовых (740 м), были хорошо видны фигуры матросов и развёрнутые по борту орудия. Рядом со мной стоял штурман, и я с целью более точного опознавания корабля пригласил его к перископу. Взглянув в перископ, он выкрикнул «Сервера!». В тот же момент боцман, управлявший рулями, внезапно переложил их на погружение. Лодка провалилась на глубину. Кто-то, очевидно, штурман, нажал на кнопку опускания перископа, тяжёлый удар пришёлся по мне, и я упал. Когда пришёл в себя и подал команду «Рули на всплытие!», крейсер уже ушёл.
С преданными делу Паоло и Вальдесом мы решили обо всём поговорить с людьми. И о дисциплине, и о наших задачах. В первую очередь нас беспокоили «беспечное» поведение штурмана и «решительность» боцмана, а также четвёрка молодых анархистов, чувствовавших себя уверенно и высказывавших свои мысли весьма открыто. Как я потом узнал, они составляли боевую ячейку, которая была на каждом военном корабле и подчинялась анархистскому центру, находившемуся в Хихоне. Их целью было готовить восстание и захватить военные корабли, чтобы уйти во Францию с запасами золота и ценностей (?!!).
Мы находились в боевом походе, когда поздно ночью ко мне явился взволнованный Паоло. Он подслушал разговоры анархистов о спрятанном на подводной лодке огнестрельном оружии, плане захвата корабля и аресте командира, то есть меня. Я решил вооружить верных ребят и с глазу на глаз поговорить с анархистами. Так мы и сделали. Я предупредил их: если команда узнает о террористических замыслах заговорщиков, то немедленно выбросит их всех за борт. Моя уверенность так повлияла на молодых и ершистых ребят, что они сознались во всём, отдали оружие. Мы с Паоло решили этот инцидент оставить в тайне. Анархисты после этого затихли. Лодка продолжала нести дозорную службу.
В эти дни обстановка на севере Испании усложнилась. Противник прорвал фронт и продвигался к порту Сантандер, где стояли два эсминца и три подводные лодки, в том числе и наша. Командующий Северным флотом дон Валентино Фуэнтес отдал приказ ночью оставить Сантандер, однако в городе находились 10 наших советников, которых во что бы то ни стало надо было вывезти в Хихон, где имелся аэродром и откуда можно было улететь во Францию. Авиация мятежников постоянно бомбила город и порт. Люди старались всячески прорваться на пароходы, стоявшие у стенки, были желающие попасть и на нашу подводную лодку. Вооружив матросов, я поставил их удерживать толпу. Пришлось всё же отойти от пирса. Хорошо, что ожидаемые нами пассажиры вскоре появились вместе с нашими советниками, были здесь и республиканские военачальники. В числе советских представителей оказались и полковник Родион Малиновский, будущий министр обороны СССР, а также переводчица, впоследствии работавшая в редакции журнала «Советская женщина».
Перед самым отходом явился Паоло с представителем ЦК Коммунистической партии басков. Он просил спасти государственные ценности — документы, драгоценности, валюту и 15 миллионов песет. Их привезли на грузовике и разместили в моей каюте, заполнив её полностью. У входа я поставил охрану из надёжных ребят. Наконец выходим в море. Путь до Хихона не менее суток. Пришли мы туда последними, все военные корабли Северного республиканского флота, транспорты и другие суда уже сосредоточились в порту. Толчея страшная. Мятежники поспешили этим воспользоваться и начали обстреливать и бомбить порт.
В ночь на 26 августа 1937 года была одна из самых сильных бомбёжек. Три подводные лодки — С-2, С-4, С-6 — покинули порт для выполнения наспех составленных боевых заданий. Не успели мы дойти до своей позиции, как обнаружили, что сломаны горизонтальные рули. Даём радиограмму в Хихон. Ответа нет. Дублируем. Хихон молчит. Запрашиваем главную базу — Картахену: «Лодка имеет повреждённые рули. Сообщите обстановку в Хихоне». Приходит ответ: «Вы обратились не по адресу. Обращайтесь к своему командующему». А где его искать?
Болтаемся в море седьмые сутки. Пока всё благополучно. Наконец получаем из Хихона радиограмму от дона Валентине: «Приказываю не уходить с позиции без особых распоряжений». Однако по перехваченным радиограммам с ПЛ С-2 и С-4 я узнаю, что им разрешено в связи с «неисправностями на кораблях» уходить во французские порты. Это было бегство. Уходили и другие корабли.
Интернировался во Францию эсминец «Хосе Луис Диес». Эсминец «Сискар» был потоплен при прорыве Гибралтара, и попытке пройти в Картахену.
Наша С-6 осталась единственной республиканской подводной лодкой, продолжавшей выполнять боевое задание. Правда, суть его свелась к тому, чтобы не оказаться потопленными вражескими кораблями, от которых мне не раз удавалось либо уклоняться, когда шли в подводном положении, либо прятаться под воду, хотя лодка была неисправна. Существовала опасность также нарваться на мину, которых франкисты здесь понаставили достаточно. Всё же 15 октября 1937 года мы пришли в Хихон. Положение было тяжёлым, противник подошёл вплотную к городу. Не хватало патронов и снарядов. В порту собрались беженцы.
Тем не менее нам требовался срочный ремонт. Положение усугубилось, когда две бомбы разорвались между пирсом и бортом лодки. Она получила смертельный удар, прочный корпус был повреждён, механизмы сорваны со своих мест, аккумуляторная батарея полностью разрушена, сместился с фундамента дизель. Конечно, при наличии хорошей ремонтной базы С-6 можно было бы поставить в строй действующих, но в создавшемся положении выход был только один — затопить её, чтобы она не досталась противнику. Это и было сделано с разрешения командования.
На этом закончился мой первый этап пребывания в Испании. Из Хихона я самолётом добрался до Парижа, где из «испанца» снова превратился в русского и где рассчитывал перед отъездом на Родину хорошенько отдохнуть и закупить подарки. Не тут-то было. Оказалось, что я снова нужен в Испании. Дело в том, что республиканские ПЛ С-2 и С-4, ушедшие в октябре 1937 г. во Францию, могли быть возвращены республиканскому правительству Испании, но на них не было командиров, а личный состав почти полностью разбежался. Так я оказался назначенным на С-2, стоявшую в Сен-Мазере, а И. Бурмистров — на С-4, находившуюся в Бордо.
Я прибыл в Сен-Назер, где встретился с республиканским представителем Педро Прадо, который всячески старался скорее привести лодки в боевую готовность и переправить их на юг Испании. Сделать это, однако, было не просто. Если с экипажем вопрос более или менее удалось решить, то с ремонтом кораблей предстояло много хлопот, тем более что французские власти помогать откровенно не желали.
Для общения с ними и для официальных визитов у меня на подводной лодке в качестве командира выступал механик дон Селестино Росс. Я числился в списке как младший машинный офицер и какого-либо общения с французскими чиновниками не имел. Все вопросы я решал с Вальдесом, которого мне удалось отыскать, и он согласился снова работать в паре со мной. От него я узнал, что Паоло, к сожалению, погиб. Новый комиссар, правый социалист Мартинес, обо всех моих действиях скрытно информировал дона Валентино и следил за мной, чтобы не допустить моей «марксистской пропаганды» среди членов экипажа, который оказался ещё более пёстрым, чем на С-6. Тут были и социалисты, и анархисты, и откровенные пособники фашистов, которые то и дело устраивали на лодке провокации и настоящие диверсии: то подкладывали в укромные места самовоспламеняющиеся пеналы, то выводили из строя главную систему электрообеспечения, то куда-нибудь подкладывали взрывчатку.
Правда, всё обходилось благополучно, так как были в команде верные и преданные люди и опасность вовремя удавалось ликвидировать. В довершение всех неприятностей республиканский консул сообщил, что, раз диверсии не дали фашистам желаемых результатов, они, по некоторым данным, считают, что единственным путём не допустить подводную лодку в Испанию является убийство командира. Неприятное известие, но что делать, надо быть более бдительным и постараться побыстрее завершить все работы. Перед нашим уходом консул выдал нам с Вальдесом по браунингу.
Основные ремонтные работы удалось закончить лишь к июлю 1938 года. Правда, недоделок оказалось столько, что, по большому счёту, лодку нельзя было выпускать в море: не работали перископы, гирокомпас, текли дейдвудные сальники, практически развалилась аккумуляторная батарея. Можно сказать, отсутствовало и вооружение. Но, как я уже говорил, ПА нужны были республиканскому правительству, в основном, для демонстрации силы, поэтому наша задача состояла в одном — сделать всё возможное, чтобы привести лодки из Франции в Картахену.
Здесь надо сказать, что в то время обстановка в Испании ещё больше осложнилась, противник захватил многие районы, и французское правительство ужесточило отношение к нам; были опасения вторичного интернирования республиканских кораблей. На просьбу разрешить выход подводной лодки в море для проведения испытаний последовал категоричный ответ. «Разрешаем выход без права возвращения в Сен-Назер или иной порт Франции».
Поэтому пришлось проводить испытания прямо в гавани. Погода выдалась прекрасная и тихая, а водная гладь казалась зеркальной. Подаю команды на пробное погружение. По расчётам механика дона Селестино, у лодки даже с заполненными цистернами должна оставаться дополнительная положительная плавучесть около пяти тонн. Но едва начали заполнять цистерны, как лодка почти мгновенно стала погружаться под воду. Хорошо, что я всё же успел захлопнуть ногой рубочный люк, иначе бы подводная лодка просто утонула. Механик не растерялся, и после аварийного продувания цистерн подводная лодка всплыла. Оказалось, что случайно или умышленно были заранее полностью заполнены все дифферентные и уравнительная цистерны, что и дало отрицательную плавучесть. При последующем погружении обнаружились ещё и другие мелкие недочёты. К сожалению, глубина не позволила нам проверить на герметичность перископы, что очень подвело нас потом в море. Подводная лодка была в плохом состоянии, часть оборудования осталась неисправной и бездействовала, боеспособность была низкой, но задерживаться мы больше не могли и не имели права.
До выхода в море оставалось два дня. Произвели погрузку торпед и продовольствия. Перед самым выходом из порта появились начальник полиции и представители французского Военного министерства. Они вручили «подставному» командиру корабля дону Селестино меморандум властей, в котором указывалось: «..Вблизи территориальных французских вод бой не принимать. В случае вынужденного возвращения подводная лодка будет интернирована, и о передаче её республиканцам не может быть никакой речи..»
Ко времени нашего отхода на берегу собралось много народа. Были и наши друзья — рабочие и представители партии коммунистов, они вовсю фотографировали, производили киносъёмку. Я старался не попадать в объектив и подставлял спину, находясь рядом с доном Селестино и французским лоцманом, который должен был нас вывести по фарватеру. Дон Селестино, как командир, даёт команду:
— Правый дизель вперёд! Левый дизель вперёд!
При запуске левого дизеля из выхлопной трубы повалил сильный чёрный дым. «Командир» растерялся и с отчаянием обратился ко мне:
— Сеньор команданте! Как быть?
Я немедленно дал команду:
— Левый дизель стоп!
Так и дошли до места. Лоцман, прощаясь со мной, необычайно любезно пожал мою руку и с улыбкой сказал:
— Сеньор командир, счастливого пути!
Эта любезность — результат отличной осведомлённости французов о советских моряках. В общем, они прекрасно знали, кто есть кто, и, видимо, просто забавлялись, наблюдая наши игры в конспирацию.
Я беру курс на Испанию. Впереди немало сложностей, предстояли встречи с кораблями противника и постоянная борьба за исправность корабельного оборудования и за сам корабль. О выходе И. Бурмистрова на С-4 из Бордо в Испанию было известно меньше, в то время как о выходе С-2 уже сообщили в газетах и по радио. На следующее утро радист доложил мне перехваченную радиограмму противника: «Марксистская лодка С-2 вышла из Сен-Мазера и следует в республиканский порт через Гибралтар. Лодка будет проходить Гибралтар 22 июля».
Глубина 30 метров, проверяем отсеки, всплываем на перископную глубину. Поднимаю перископ, смотрю — и взгляд упирается в мутные непроницаемые стекла. С волнением пробираюсь к перископу в боевой рубке, берусь за ручки, смотрю — то же самое. Перископы залиты водой. Вот тебе и ремонт. Кроме того, оказалось, что интенсивно пропускают воду дейдвудные сальники. Позже обнаружился непорядок и с гироскопом, который давал неверные показания.
Всплываю. Помощник Вальдес и экипаж подавлены нашим погружением и результатами, но возвращаться в Сен-Назер или Бордо равносильно интернированию. Прохожу по отсекам. Чувствую, что многие взволнованы и в душе переживают наши неудачи. Я стараюсь успокоить людей и внушить уверенность в благополучном исходе дела. Кажется, мне поверили. Отдельные офицеры, старшины и матросы пытаются поддержать меня, чувствуется их ответственность за порученное дело. Во многом помогали переломить настроение в экипаже коммунисты корабля.
Первые двое-трое суток проходят без каких-либо осложнений. Идём под водой на глубине 20–30 метров или в надводном положении на максимальной для нас скорости — 16 узлов. Видимость очень плохая. Я стою на мостике и вдруг справа по носу вижу два устремившихся на нас эсминца. Даю сигнал срочного погружения и быстро ныряю последним в рубочный люк. Хлопаю над головой крышкой люка, но, очевидно, не так сильно, как нужно: люк не захлопывается на прижимной клин. Вода течёт мне за рукава, на шею. Я повис на ручке люка, два матроса — на мне. Так висим до глубины примерно в 20 метров. Лишь тогда люк под давлением воды захлопнулся. Всё же воды в рубке набралось по пояс. Хорошо, что дон Селестино успел задраить второй люк из рубки в центральный отсек. Всё на этот раз обошлось благополучно.
На следующий день мы были уже на параллели Лиссабона. Третьи сутки я не спал как следует, находился на мостике или в центральном посту. Очень хотелось спать, и я, оставив за себя помощника, решил хоть немного подремать. Не так долог был мой сон: вахтенный доложил, что обнаружены огни справа и слева. Поднимаюсь наверх. Ночной морской воздух отогнал остатки сна. Я увидел ходовые огни семи кораблей и определил, что это два крейсера и пять эсминцев. Терять время нельзя, надо уклоняться. Изменяю курс и увеличиваю скорость хода до полной. Маневрируем несколько часов. Остаёмся не обнаруженными. Опасности снова удалось избежать.
До Гибралтарского пролива осталось двое суток хода. Пока мы шли вдоль берегов Франции, Испании и Португалии, мне вместе со специалистом по штурманской части удалось установить путём ряда измерений и проверок причину больших ошибок в показаниях нашего гирокомпаса. Его ошибки порой доходили до 30 градусов, при этом следящая система компаса при циркуляциях отставала и не возвращалась в истинное положение. Всё это не позволило следовать по избранному курсу, особенно под водой. Команда быстро узнала об этой очередной и самой тяжёлой в данной ситуации неисправности. Помнится, в центральном посту собрались много офицеров
— Мы с тобой, командир! — раздались голоса
Я почувствовал, что моя убеждённость и уверенность переломили неустойчивое состояние членов экипажа.
До Гибралтара оставался суточный переход. По Полярной звезде мы определили ошибку показаний гирокомпаса, что позволило нам идти правильным курсом. На следующее утро сияло ослепительное африканское солнце. Вдруг замечаю на горизонте две приближающиеся точки — самолёты! Срочное погружение. Час под водой — всплываем. Теперь вдалеке видны тонкие верхушки мачт фашистских кораблей. Уходим под воду надолго. Всплываем. Ночь. Блеск Полярной звезды выручает нас в пути. Недалеко от траверза маяка Эспартель видим, что с африканского берега в нашу сторону мчится корабль со включенными огнями.
Надо менять так отлично определённый курс. Едва пытаемся вернуться на заданное направление, появляются торпедные катера. Опять ныряем в океанскую глубь, это мы уже научились делать быстро и организованно. На этот раз на нас посыпались глубинные бомбы. Взрывы раздаются недалеко за кормой, в лодке стоит грохот. Корпус корабля как бы вздыхал при каждом взрыве.
У подводника по сравнению с другими моряками существует как бы глубинное чувство опасности. Оно вырабатывается, видимо, из-за постоянного нахождения в ограниченном стальном объёме корпуса. Это чувство выручало меня сейчас, когда мы на едва двигавшейся лодке шли на 60-метровой глубине в водах Гибралтара.
Перед выходом в море я внимательно изучал лоцию и навигационные карты. Знал конфигурацию береговой линии, глубину и данные о дне в районе Гибралтарского пролива. Были особенности в том, что глубины составляли, в основном, 300–600 метров, а при входе и в средней части пролива, в районе банки Ридж значительно меньше, то есть около 60 метров. Таким образом, резкое уменьшение глубины говорило о наличии там большого возвышения грунта или подводного хребта. Морякам хорошо известно, что в таких местах, как и в атмосфере, существуют постоянные подводные течения. Тогда перед входом в Гибралтар мы наблюдали, что течение в верхней части пролива шло в Средиземное море из Атлантики, а под водой, наоборот, из Средиземного моря в Атлантический океан. В это течение мы и попали. В создавшемся водовороте подводная лодка стала неуправляема и превратилась просто в плавающую ёмкость. Ежеминутно нам грозила гибель, и уже не от фашистских кораблей, а от подводной стихии. Только резкое увеличение скорости хода до полной позволило вернуть кораблю управляемость. На это ушло 10–15 минут. А теперь необходимо было думать и о сохранении энергии аккумуляторной батареи. Для этого требовалось снизить скорость, чтобы подольше находиться под водой.
Идем малой скоростью — три узла. Движемся, как в чёрном ящике. Всплывать нельзя. Даже глубину определить не можем — наш самодельный глубиномер вышел из строя. Что делать? Опасность становилась всё более реальной. Главное достоинство подводной лодки — скрытность — теперь как бы оборачивалось против нас самих: мы не знали, куда движемся, глубины места в проливе. Пробуем ещё и ещё раз исправить эхолот. Спасение только в нём. Механик и электрик только к полуночи, на десятой попытке пуска эхолота заметили, что он стал фиксировать какую-то глубину. Оказалось, всё правильно, и мы, как бы ощупывая дно, стали медленно пробираться по горлу пролива. Показания эхолота заменяли мне неработающий компас. Глубина под килем 35 метров. Отворачиваем на 15 градусов вправо — она растёт, потом начинает уменьшаться. Изменяем курс влево — глубина сначала растёт, затем снова уменьшается. Зная глубину и русло пролива, можно идти там, где находится ориентировочно середина Гибралтара. Идём в подводном положении. Всю ночь на 23 июля 1938 года я внимательно следил за показаниями эхолота и маневрировал кораблём под водой на глубине примерно 60 метров.
Для подводных лодок того времени длительность нахождения под водой зависела от ёмкости аккумуляторной батареи и состояния личного состава. Я установил режим экономии электроэнергии. Выключили лишнее освещение и приборы. Всем не занятым делом приказал отдыхать и меньше двигаться. Всё же дышать становилось всё труднее. Штурман Мигель сообщает мне ватным голосом, что глубины пошли на уменьшение, причём закономерность довольно плавная. Очевидно, идём к африканскому берегу. Опять поворот в сторону больших глубин. Ночь на исходе. Воздуха в отсеках становится всё меньше. Всё сильнее ощущаются духота и мягкость в суставах, замедленность движений. Все предельно устали, мы не спали уже много часов. Подводная лодка ползёт над грунтом, как черепаха. Скорость очень маленькая, зато это обеспечивает нам хорошую скрытность от гидроакустики противника. Но сколько ещё можно двигаться в подводном положении? Дышать всё труднее и труднее. Неожиданный звонкий скрежет сотрясает корпус лодки и эхом отдаётся по всем отсекам. Однако ощутимых повреждений не обнаружено, и мы идём дальше.
Ко мне подходит дон Селестино.
— Сеньор команданте, нам давно пора всплывать. Некоторые матросы плохо себя чувствуют. Температура в отсеках большая. Нужен воздух, свежий воздух.
Но я приказываю держаться. Надо дойти до меридиана Малаги. Снова наступает вечер. В отсеках царит полная тишина. Сознание и слух не воспринимают никаких звуков. Всё в каком-то глухом тумане и ужасной духоте. Бесшумно, шагов не слышно, подходит Вальдес. Вижу его рот, шевелящиеся губы и интуитивно ощущаю смысл: надо всплывать. Думаю, раз Вальдес не выдержал, значит, действительно плохо. Даю команду на всплытие.
И наконец над нами чистое и звёздное небо. Свежий морской воздух врывается в отсеки и оживляет экипаж. Дышать хочется всеми легкими, глубоко и часто. Кругом тихо, волн нет. Но наши злоключения ещё не завершились. После того как определили курс по звёздам, нас атакуют два вражеских корабля. Погрузились и продолжили движение на Картахену. По расчётам, должны быть там утром. Шлём в эфир сообщение командованию о проходе Гибралтара. Сразу же получаем радиограмму открытым текстом: «Подождите ответа до четырёх часов утра, укажите местонахождение. Крейсер «Либертад». Повторяется несколько раз. Крейсер действительно, республиканский, но его требования настораживают. Зачем ждать до утра? Иду к радисту выяснить почерк и особенности радиста с «Либертада». Он считает, что это работа фашистского крейсера «Альмиранте Сервера». У них с «Либертадом» одинаковые радиостанции. Хорошо, что мы не отозвались на эту радиограмму.
И вот наконец Картахена. Все мы безмерно рады. Рады тому, что остались живы, рады победе над тщетными фашистскими усилиями нас уничтожить, рады победе над всеми трудностями перехода.
Перевод двух подводных лодок из Франции в Испанию, кроме усиления республиканского флота, имел большой моральный и психологический эффект. Наше благополучное прибытие воодушевило морские круги республиканского руководства и экипажи кораблей. Мы же, советские подводники, были удовлетворены, что смогли выполнить поставленную перед нами задачу.
Может, опыт, преодолённые трудности и случайности, с которыми мы столкнулись, особенно при форсировании Гибралтарского пролива, окажутся полезными и для будущих поколений подводников.
Уезжая из Испании, я и предположить не мог, что в 1941 году вернусь на эти же меридианы наблюдателем уже в английский флот и буду участвовать в борьбе с немецким фашизмом и обеспечивать с британскими моряками перевозку грузов и оружия в нашу страну.
После возвращения на Родину наши с И. Бурмистровым заслуги в борьбе за республиканскую Испанию были высоко оценены правительством. Сначала нас наградили орденами Красного Знамени, а вскоре нам, первым военным морякам нашей страны, было присвоено звание Героя Советского Союза.
Иван Алексеевич получил это звание 14 ноября 1938 года, а я 22 февраля 1939 года. Вручение медали «Золотая Звезда» состоялось 4 ноября 1939 года».
В воспоминаниях вице-адмирала Египко много любопытного. Во-первых, и он, и его товарищ получили Золотые Звёзды Героев как бы ни за что. Ни один из них не потопил ни одного вражеского корабля в отличие от наших лётчиков-истребителей, которые получали в Испании свои Золотые Звёзды за конкретное число сбитых самолётов. За что же получили звание Героя Советского Союза Египко с Бурмистровым? За форсирование Гибралтара? Но никакой реальной пользы для республиканской Испании этот поход не принёс. Да и вообще непонятно, зачем две подводные лодки форсировали Гибралтарский пролив, когда судьба республиканской Испании уже была предрешена. Для того чтобы, как пишет Египко, пугать своим присутствием франкистский флот? Но ведь не дураки были франкисты. Они прекрасно знали, что собой представляют республиканские субмарины и каково настроение в их экипажах. Анализ всех боевых дел республиканских подводных лодок за время гражданской войны говорит об одном — реальной опасности противнику как боевые единицы они не представляли. Однако при этом лодки оставались идеальным транспортным средством для перевозки особо ценного груза. Не зря же именно в лодку Египко загружали республиканское золото!
Египко пишет о том, что матросы-анархисты хотели якобы захватить золото и драгоценности. Но это означает, что на борту подводной лодки находились драгоценности, причём в таком количестве, что ради их захвата можно было рискнуть головой.
Рассказ Египко о погрузке золота на С-6 и о его последующей выгрузке звучит достаточно невнятно. Сразу же после этого он топит свою лодку (практически без свидетелей) где-то в Атлантическом океане. Любопытно, что и вторая лодка Египко, С-2, такжекуда-то «запропастилась». После окончания гражданской войны в Испании в составе ВМС она не числится. Значит, тоже была потоплена? Но кем и когда? Уж не случилась с ней точно такая же история, как с С-6?
Но и это не всё! Столь же таинственна судьба ещё одной испанской субмарины, С-4, той, которой командовал Бурмистров. Странная какая-то получается картина — подводные лодки, которыми командуют наши командиры, куда-то исчезают, а сами командиры становятся при этом героями нации!
А вот что пишет о деятельности Египко в Испании Н.Г. Кузнецов: «Через несколько месяцев как-то ко мне зашёл М. Буис (командующий ВМФ республиканской Испании. — В.Ш.) и рассказал, что на Север посылаются две лодки, в том числе С-6. О дальнейших действиях её из разных источников я узнал позднее. В Бильбао лодка получила повреждения и простояла несколько месяцев у стенки. В июле 1937 года прибыл новый командир — Матисса. Это был советский доброволец, Герой Советского Союза Н.П. Египко. Мы с ним разминулись. Он прибыл в Испанию, когда я уже возвращался оттуда. Ему нельзя отказать в храбрости, и если на его счету потопление всего одною корабля мятежников, то это не уменьшает его заслуг в тех исключительно сложных условиях. Вот что мне удалось услышать о действиях этой лодки. Она несколько раз безуспешно атаковала крейсер мятежников «Сервера». Когда в августе 1937 года, после падения Бильбао, все корабли сосредоточились в Сантандере, наступили особенно тяжёлые дни. Дороги на Хихон были забиты, и это затрудняло эвакуацию населения. В порту скопилось множество народа. Всем хотелось попасть на корабли. По словам Египко, на его долю выпала трудная задача — оставаться в порту до последнего момента, чтобы погрузить какие-то ценности, вывезенные из Бильбао, только после этого он мог выйти в море. А тут ещё дон Валентино — командующий флотом Кантабрики — прибыл на борт и потребовал скорее оставить порт. Противник обстреливал город. Толпа в паническом страхе рвалась на корабль. Лодка, выполняя поручение правительства басков, всё же приняла на борт ценный груз. В Хихоне, куда она прибыла, было не легче. Последний порт Астурии подвергался частым и массированным налётам. Горели то склады, то хранилища топлива. Вокруг рвались бомбы. В таких условиях С-6 неоднократно выходила на боевые операции, и небезуспешно. Была потоплена канонерская лодка. В критические дни 18–19 октября 1937 года встал вопрос что делать дальше? На совещании у командующего раздавались голоса за выход в море ради спасения кораблей. Командир С-6 настаивал на борьбе до последней возможности. Но ему не повезло. Бомба крупного калибра разорвалась между стенкой и лодкой, нанеся ей смертельное ранение. Пришлось просить разрешения затопить лодку, чтобы она не попала в руки противника. Но оказалось, что без ведома министра никто не имеет права затопить корабль. А дон Валентино, растерявшись, боится взять на себя ответственность, хотя время не ждёт. Нужна комиссия, и командир Матисса с комиссаром Паоло собрали её, чтобы уничтожить корабль. Лодка потоплена, но что делать дальше? Все корабли уже ушли, положение города безнадёжное. Население эвакуируется на английском транспорте, который, выйдя в море, попадает в лапы крейсера «Сервера». На помощь беженцам пришёл оказавшийся поблизости английский крейсер. Он дал возможность транспорту с беженцами уйти во Францию.
Вскоре Матисса вызвали в Барселону, к командующему флотом, где он получил приказание формировать экипаж для лодки С-2, которая стоит в Сен-Назере. Обычная ремонтная работа в мирном французском порту превратилась в настоящее сражение за корабль. Власти формально помогают, а на деле мешают на каждом шагу. Кругом снуют фашистские молодчики и агитируют команду, предлагая большие деньги за предательство. Среди личного состава нашлись анархисты, тормозившие работу. Одна диверсия за другой нервируют и деморализуют личный состав. В конце концов лодка готова к испытаниям, но ей не дают возможности выходить в море. «Выйдя в море, вы теряете право на возвращение», — заявило портовое начальство. Пришлось украдкой, ночью испытывать лодку в бассейне гавани и, не проверив как следует механизмов, уходить в опасное плавание, чтобы прорваться через Гибралтар туда, где республиканцы ещё ведут ожесточённую борьбу. Почти в таком же положении оказалась и лодка С-4 в Бордо. Обе лодки решили одновременно выйти в море и следовать по назначению. Это произошло в конце июля 1938 года. С большими трудностями, под угрозой быть обнаруженными и потопленными лодки всё же прорвались через Гибралтар и пришли в Картахену.
Чем дальше, тем больше усилий требовалось командиру для поддержания боевого настроения на корабле. Офицерский состав явно саботирует дальнейшие операции, да и команда устала, деморализованная отступлением республиканских войск. Вспоминая действия испанских подводников, снова и снова думаешь: «Как много было храбрости и решимости и как мало организованности и успехов»».
Из воспоминаний Египко и комментариев Кузнецова можно сделать несколько важных выводов:
1. На борту подводной лодки С-6 действительно было золото.
2. На корабле готовился или произошёл мятеж с целью захвата этого золота. Этот мятеж был или предотвращён в зародыше, или подавлен силой.
3. Следы С-6, как впрочем, и С-2, искать бесполезно, так как первая затоплена где-то в океане, причём Египко пишет, что не знает даже координат места затопления (неужели командир, затапливая свой корабль, не попытается прикинуть хотя бы примерные координаты его гибели?). О дальнейшей судьбе С-2 Египко вообще многозначительно молчит.
Вице-адмирал Египко, как мы понимаем, не был до конца откровенен в своих мемуарах. Если вспомнить о его пенсионных откровениях своему однокашнику адмиралу Чабаненко, то причина умолчания о некоторых деталях его пребывания в Испании становится понятной.
Однако есть ли ещё хоть какие-то свидетельства, подтверждающие факты, рассказанные Египко незадолго до смерти? Оказывается, есть!
Кронштадтская загадка
Сын небезызвестного Лаврентия Берии Серго не так давно выпустил в свет достаточно нашумевшую книгу «Мой отец Лаврентий Берия». В этой книге есть один весьма странный абзац, в отношении которого историки отечественного флота лишь недоумённо пожимают плечами, так как логического объяснения написанному у них нет. Абзац и в самом деле странный. Приведём его полностью:
«Примерно за месяц до начала боевых действий я вместе с отцом оказался в Кронштадте. О цели поездки отца я узнал позднее.
На этой военно-морской базе я готов был увидеть что угодно, только не немецкую подводную лодку. На её борту я не был, но хорошо помню, что стояла она у пирса под охраной. Лодку прикрывали тральщики, чтобы корабль не просматривался ни с моря, ни с берега. Вначале с командиром немецкой лодки беседовали мой отец и нарком Военно-морского флота Николай Герасимович Кузнецов. При этом присутствовал ещё Лев Михайлович Галлер, в довоенные годы командующий Балтийским флотом, начальник Главного морского штаба, заместитель наркома ВМФ. Вторая встреча проходила у отца с немецким офицером с глазу на глаз. Командир лодки сообщил, что у него на борту боевой пакет (не знаю лишь, вскрывали его тогда или нет), который он вскроет после начала боевых действий. Рассказал, что определены квадрат, куда он должен выйти в первые часы войны, и противник — корабли Военно-морского флота СССР, которые он будет торпедировать при встрече. Он же доложил отцу, что за день или за два до начала войны все немецкие суда уйдут из советских портов, а советские будут задержаны в портах Германии. Когда отец сообщил об этом Сталину, тот приказал никаких упреждающих мер не принимать… На следующий день мы отправились в Москву, и я до сих пор не знаю, что за всем этим стоит. Адмирал Кузнецов о заходе на нашу базу немецкой подводной лодки в своих мемуарах не обмолвился ни словом Ничего впоследствии не доводилось мне слышать и о судьбе командира корабля, его экипажа. Такая странная история».
История и в самом деле странная, если не знать того, что уже известно нам. То, что юноша Сергей Берия вполне мог перепутать форму испанского морского офицера с формой немецкого, это вполне допустимо, тем более что, судя по справочнику «Джейн» за 1936–1938 годы, она была и в самом деле очень похожа.
Теперь представим, что в Кронштадт действительно заходила немецкая подводная лодка. Но зачем? Для того чтобы её командир передал наркому НВКД какие-то бумаги? Но для этого вовсе не надо было заходить в советскую военно-морскую базу и рисковать секретностью. Достаточно было назначить точку встречи в море или в одной из многочисленных и абсолютно безлюдных финских шхер. Зачем было приглашать на эту встречу наркома ВМФ Кузнецова и адмирала Галлера? Если вопрос касался лишь передачи каких-то секретных бумаг по линии разведки, то они-то здесь при чём? Для чего надо было оцеплять гавань солдатами НКВД? Ведь это не только не способствовало сохранению секретности, но наоборот, возбуждало любопытство у кронштадтцев: для чего же это закрывают от посторонних глаз целую гавань? Наконец, доподлинно известно, что Лаврентий Павлович Берия не владел немецким языком. Его же сын Сергей пишет о том, что отец имел беседу с командиром неизвестной «немецкой» лодки «с глазу на глаз». Получается, что немецкий командир превосходно владел русским (или грузинским, что, впрочем, маловероятно) языком.