Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев
Шрифт:
Величайший знак почета и дружбы, ими оказываемый гостю на пиршестве или во время отдельных визитов и посещений, в доказательство того, как ему рады и как он был мил и приятен, — заключается, по их мнению, в следующем: после угощения русский велит своей жене, пышно одетой, выйти к гостю и, пригубив чарку водки, собственноручно подать ее гостю. Иногда — в знак особого расположения к гостю — при этом разрешается поцеловать ее в уста. Подобный почет был оказан и лично мне графом Львом Александровичем Шляховским, когда я в 1643 году последний раз был в Москве.
После великолепного угощения он отозвал меня от стола в сторону
— Величайшие честь и благодеяние, которые кому-либо могут быть оказаны в России, заключаются в том, чтобы хозяйка дома вышла почтить и хозяина и гостя. Так как я ему люб, он желал бы оказать мне подобного рода честь.
Поэтому к нам вышла его жена, очень красивая лицом, и к тому же нарумяненная, в прежнем своем брачном наряде и в сопровождении прислужницы, несшей бутылку водки и чарку. При входе она сначала склонила голову перед мужем своим, а затем передо мной, велела налить чарку, пригубила ее и затем поднесла ее мне, и так до трех раз. После этого граф пожелал, чтобы я поцеловал ее. Не будучи привычен к подобной чести, я поцеловал ей только руку. Он, однако, захотел, чтобы я поцеловал ее и в уста. Поэтому я, в уважение к более высокой персоне, должен был принять эту согласную с их обычаями честь. В конце концов она подала мне белый тафтяной носовой платок, вышитый золотом и серебром и украшенный длинною бахромою. Такие платки женами и дочерьми вельмож дарятся невесте в день свадьбы».
Секретарь австрийского посольства Адольф Айзекдаже приводил в своих записках рецепт приготовления меда:
«Истолокши плоды, наливают водою и дают стоять несколько дней, потом отцедивши на решето, прибавляют жидкости четвертую, третью, а кто хочет и половинную часть меду; наконец, сливают в бочагу и, положивши подожженных корок хлеба и опары, ставят в холодное место, и через пять или шесть дней выходит превосходный напиток, который употребляется на богатых пирах. Если бы в него прибавить сахару и пряностей, то был бы напиток самый вкусный и здоровый».
По собственному опыту Барон знал, что сказанное — чистая правда. В Москве умеют принять и угостить. Но каковы сами московиты? Каковы их нравы? Здесь мнения высказывались самые разные.
Нравы и нравственные заповеди
Мало встречалось иностранных авторов, кто бы не писал о нравах московитов и об их всем известном пристрастии к пьянству. Спору нет, думал Барон, вспоминая своих давних русских знакомых, многие любили выпить. Но правда и то, что приезжие гости тоже любили отдавать дань Бахусу. А как иначе? Тем более в Москве, где прекрасные меды, пиво и даже итальянские вина чуть ли не рекой лились, благо стоили не слишком дорого. Но уж больно резко и недоброжелательно отзывалось о русских большинство писателей. Возможно, многие из них поддавались чувству
Контарини, например, писал:
«Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих. У них нет никаких вин, но они употребляют напиток из меда, который они приготовляют с листьями хмеля. Этот напиток вовсе не плох, особенно если он старый. Однако государь не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять, потому что, если бы они пользовались подобной свободой, то ежедневно были бы пьяны и убивали бы друг друга, как звери».
А Иосафат Барбародобавлял:
«Нельзя обойти молчанием одного предусмотрительного действия великого князя: видя, что люди там из-за пьянства бросают работу и многое другое, что было бы им самим полезно, он издал запрещение изготовлять брагу и мед и употреблять цветы хмеля в чем бы то ни было».
Тут кстати вспомнилось давнее замечание Михалона Литвина,который примерно в одно время с Герберштейном составлял записки о нравах москвитян: «Так как московиты воздерживаются от пьянства, то города их изобилуют прилежными в разных родах мастерами, которые, посылая нам деревянные чаши и палки для опоры слабым, старым и пьяным, седла, копья, украшения и различное оружие, грабят у нас золото».
Барон старался быть справедливым и беспристрастным читателем разнообразных записок иностранцев о Московии. Он понимал, что значительная часть его современников, так же как и авторы столетней и двухсотлетней давности, во многом опирались на авторитет Герберштейна. Скрип пера талантливого австрийского посла до сих пор был слышен по всей Европе. Ко времени Барона стало как бы плохим тоном — не написать о русском пьянстве.
Все читали у Герберштейна:
«Насколько русские воздержанны в пище, настолько же неумеренно предаются пьянству повсюду, где только представится случай».
Но не все замечали, что несколькими страницами дальше в своей книге Герберштейн рассказывал о знатном молодом человеке, юноше Эразме:
«Некий знатный краковский гражданин поручил мне опекать одного молодого человека, происходившего из знатной фамилии Бетманов, по имени Эразм. Это был юноша не без образования, но до такой степени преданный пьянству, что иногда напивался до безумия и своими непрестанными попойками однажды вынудил меня приказать, чтобы его связали».
Олеарийписал о русских предельно сурово:
«О природе русских, их душевных качествах и нравах.
Когда наблюдаешь русских в отношении их душевных качеств, нравов и образа жизни, то их, без сомнения, не можешь не причислить к варварам. Хотя они хвастаются приходом к ним греков и многими заимствованиями у этих последних, но, на самом деле, они не имеют от них ни языка, ни искусства, не любят свободных искусств и высоких наук и не имеют никакой охоты заниматься ими. А ведь, между тем, сказано: «Доброе обучение искусствам смягчает нравы и не дает одичать». Поэтому они остаются невеждами и грубыми людьми.