Загадочное происшествие в Стайлзе

Кристи Агата

Я был ошеломлен. С какой стати он отправился в Лондон? Что Пуаро там делать? Было это внезапное решение или он уже принял его, когда расстался со мной несколько часов назад?

Несколько раздраженный, я снова направился в Стайлз. В отсутствие Пуаро я не знал, как мне дальше действовать. Ожидал ли Пуаро этого ареста? Что послужило его причиной?

Ответить на эти вопросы я не мог и не представлял, как мне вести себя дальше. Должен ли я сообщить об аресте Бауэрштейна остальным? Мне не хотелось признаваться самому себе, но меня тяготила мысль о Мэри Кавендиш. Не будет ли

для нее это известие ужасным шоком? Я полностью отбросил прежние свои подозрения. Мэри не могла быть вовлечена в преступление, иначе я уловил бы хоть какой-нибудь намек. Но и скрыть от нее известие об аресте Бауэрштейна не было возможности. Завтра же о нем сообщат во всех газетах. И все-таки я не решался все рассказать. Если бы здесь был Пуаро, я мог бы спросить у него совета. Непонятно, что же заставило его так неожиданно отправиться в Лондон?

Однако мое мнение о проницательности Пуаро невероятно выросло. Если бы не он, мне никогда не пришло бы в голову заподозрить доктора! Да, этот странный, невысокого роста человек определенно очень умен!

Немного поразмыслив, я все-таки счел нужным сообщить Джону об аресте Бауэрштейна. Пусть сам решает, ставить ли об этом в известность всех домочадцев.

Услышав новость, Джон протяжно свистнул:

— Вот это да! Выходит, вы были правы. А я тогда просто не мог этому поверить.

— Да, это кажется странным, пока не привыкнешь к такой мысли и не убедишься, как все подходит. Что же нам теперь делать? Конечно, завтра и так все узнают.

Джон задумался.

— Неважно, — принял он наконец решение, — сейчас мы ничего сообщать не будем. В этом нет надобности. Как говорится, все и так скоро станет известно.

Однако на другой день, встав рано утром и с нетерпением развернув газету, я, к моему величайшему удивлению, не нашел в ней ни слова об аресте! Прочитал колонку с обычным несущественным сообщением об «отравлении в Стайлзе», и ничего больше! Это было совершенно необъяснимо, но я подумал, что Джепп из каких-то своих соображений не хочет, чтобы новость попала на страницы газет. Меня это немного взволновало, так как возникала возможность дальнейших арестов.

После завтрака я решил пройти в деревню, чтобы узнать, не вернулся ли Пуаро. Но не успел выйти из дома, как в одной из застекленных дверей появилось его лицо и хорошо знакомый голос произнес:

— Bonjour, mon ami!

— Пуаро! — воскликнул я с облегчением и, схватив его за руки, втянул в комнату. По-моему, никогда и никого я не был так рад видеть. — Послушайте! Я никому не сказал об аресте, кроме Джона. Я действовал правильно?

— Друг мой, — ответил Пуаро, — я не понимаю, о чем вы говорите.

— Конечно, об аресте доктора Бауэрштейна! — нетерпеливо уточнил я.

— Значит, Бауэрштейн арестован?

— Вы об этом не знали?

— Не имел ни малейшего понятия. — Немного помолчав, Пуаро добавил: — Хотя меня это не удивляет. В конце концов, мы всего лишь в четырех милях от побережья.

— От побережья? — озадаченно повторил я. — При чем тут побережье?

Пуаро пожал плечами:

— Но ведь это очевидно.

— Только не мне! Может

быть, я туп, но никак не пойму, какое отношение близость побережья имеет к убийству миссис Инглторп.

— Конечно, никакого, — улыбнулся Пуаро. — Мы ведь говорим об аресте доктора Бауэрштейна.

— Ну да! Он арестован за убийство миссис Инглторп.

— Что? — воскликнул Пуаро с живейшим любопытством. — Доктор Бауэрштейн арестован за убийство миссис Инглторп?

— Да.

— Невероятно! Это было бы слишком хорошим фарсом! Кто вам это сказал, друг мой?

— Видите ли, ничего определенного никто мне не говорил, — признался я, — но он арестован.

— О да! Вполне возможно. Но он арестован за шпионаж, mon ami!

— Шпионаж?! — выдохнул я.

— Совершенно верно.

— Не за отравление миссис Инглторп?

— Нет, конечно. Если только наш друг Джепп не потерял рассудок окончательно, — спокойно пояснил Пуаро.

— Но… но мне казалось, вы сами так думали!

Удивленный взгляд Пуаро выражал недоумение — и как только мне могла прийти в голову подобная абсурдная мысль?

— Вы хотите сказать, что доктор Бауэрштейн — шпион? — медленно проговорил я.

Пуаро кивнул.

— Вы сами этого не подозревали? — спросил он.

— Никогда! Я и подумать не мог…

— А вам не казалось странным, что знаменитый лондонский специалист похоронил себя в такой деревушке? У вас не вызывала удивления привычка доктора бродить ночью по округе?

— Нет, — признал я. — Даже не обращал на это внимания.

— Он родился в Германии, — задумчиво продолжал Пуаро, — хотя уже так долго занимается практикой в этой стране, что никто о нем не думает иначе как об англичанине. Натурализовался уже лет пятнадцать тому назад. Очень умный человек… разумеется, еврей.

— Мерзавец! — негодующе воскликнул я.

— Ничуть! Напротив, патриот. Подумайте только, что он теряет. Им стоит восхищаться.

Я не мог подойти к этому так же философски, как Пуаро.

— Надо же, и миссис Кавендиш бродила с ним по всей округе! — продолжал я негодовать.

— Да. Полагаю, он находил это знакомство очень полезным, — заметил Пуаро. — Поскольку слухи соединяли их имена вместе, то любые другие выходки доктора проходили незамеченными.

— Значит, вы полагаете, что он никогда по-настоящему ее не любил? — нетерпеливо спросил я… пожалуй, слишком нетерпеливо при подобных обстоятельствах.

— Этого, разумеется, я сказать не могу, однако… Хотите, Гастингс, я выскажу мое личное мнение?

— Да.

— Оно заключается в следующем: миссис Кавендиш не любит и никогда ни на йоту не любила доктора Бауэрштейна!

— Вы действительно так думаете? — Я не мог скрыть удовольствия.

— Вполне в этом уверен. И могу объяснить почему.

— Да?

— Потому что она любит кого-то другого.

— О!

Что имел в виду Пуаро? Но меня помимо моей воли вдруг охватило странное ощущение. Правда, что касается женщин, я не тщеславен, только мне припомнились некоторые обстоятельства, воспринятые мною раньше, пожалуй, слишком легко, однако теперь, казалось, указывавшие…