Заговаривай
Шрифт:
за окном только солнце в царстве, где нет войны.
И до старости будешь править, и воспевать
после смерти твоей в четыре все стороны
твою доблесть умчат потомки твоих детей,
и останется память о жизни, полной побед.
Только знай, что во веки вечные пребывать
после здесь, в глубине, со мной на холодном дне,
в доме ведьмы, о ком истории услыхав,
посмеявшись, решил просить у нее богатств.
царь богаче всех в этом мире подлунном царств?
Ай, любовь ли моя
Ай, любовь ли моя случилась или беда,
все одно: залепляет рот твой реки вода,
оттого что любовь моя, как и беда, черна,
и душа твоя с первой встречи обречена.
Я скогтила тебя, как сокол мышей в полях.
О таких, как о ведьмах, промежду вас говорят,
мол, к себе привязала, рот алый да бела грудь
продолжают твою волю слабую сечь да гнуть,
не пускают из рук наружу, на белый свет.
Только света с моим приходом считай что нет:
отняла все на свете, взамен одарив собой,
привела на постель, как животное на забой.
Ой, жалеют тебя! А впрочем, пора жалеть,
потому что любовь моя означает смерть,
и, как душу допью, так случится с тобой конец,
и тебе не помогут ни с Сыном Дух, ни Отец.
Сбросил путы зазря в этот серый холодный день,
когда пальцы дрожат даже нитку в иголку вдеть —
так бьет всюду мороз. Но решился и смог сбежать,
а вода реки черная – с миром моим межа,
и меня не пускает к тебе, а тебя назад,
и горят от веселья пустые твои глаза,
пока я, словно зверь, границу топчу реки
и касаться не смею черной воды реки.
Умер тихо бы мирно в постели, у очага,
нет, решил, что любовь моя пострашней врага,
и сбежал от меня, и нашел себе тут же смерть
не в объятьи моем, что способно тебя согреть,
а в воде ледяной. Гой те черти снесут на дно,
раз меня не признал ни ласковой, ни родной!
И уходит под воду тело, и рвется крик.
и впервые у ведьмы щеки ее мокры,
и впервые в душе свивается боль змеей.
По лесам ее крику воем вторит зверье,
вьюга бьется по окнам, и крестится всяк живой.
Упаси тебя боже ведьму назвать женой.
Сгинь!
Ведьма, как крыса, рыла к тебе ходы
и пауком проникала в дома людей
лишь бы узнать, сердце жжется твое по ком,
чтоб увести по соцветию летних трав
прочь за собой. Ты сидел возле ног, как пес.
Гладя тебя, одурманив тебя собой,
ведьма впервые распробовала вкус слез.
Месяцы шли, ночь укачивала восход,
алой зарей украшавший прошедший день.
Ведьма не прятала дьявольских черных слез,
ведьма молила бога, звала чертей,
чтобы забрали прочь от нее того,
за кого душу когда-то дала тому,
кто обратил ее счастье в тоску и скорбь,
дом ее светлый из сказочного в тюрьму.
Кожей иссохла, чтоб милую не узнал,
волосы срезала, не трогал чтоб лаской рук,
дергалась мышью, заслышав его шаги,
и волком выла на шорох любой и стук.
Злом обернулась любовь ей, что так ждала,
что привела себе в дом, не спросив, люба ль.
Если ты зла, в мире будет тебя, кто злей,
вьешь нить судьбы, в узел свяжет тебя судьба.
Морок сняла, отворила с ворот замки,
в спину ему ветром дула, лишь бы ушел.
Из-за печи мигом высыпали гурьбой
черти лукавые с сожженной ее душой,
что черной тряпкой в ладонях теперь лежит,
а она смотрит в небес ледяную синь,
дико смеется, и слышится в смехе том
страшным проклятьем, молитвой ли слезной: «Сгинь!..»
К ведьме приходит
К ведьме приходит, несет дары, падает в ноги ведьме,
мне, говорит, без него не жизнь, мне без него – смерть.
Ведьма кивает, мол, сотни вас, в ноги валясь, рыдали,
всем помогла отогреть в чужой комья груди льда.
Воет, смеется, косу дерет, мол, у меня хуже:
рядом, что пес, только мне б еще ближе – вот как нужен!
Чтоб не дышал без меня: не мог. Не отводил взгляда.
Чтоб воздух в грудь его лез свинцом, если не с ним рядом.
Ведьма кивает, мол, нить спряду, не разорвать будет.
Думает: вот какова любовь, вот каковы люди!
Любят, а сделай еще нужней, важнее еще сделай,
душу и сердце приворожи, а не одно тело.
А потом слышит: «Я не о том… Ты не поняла просьбу.
Пусть без меня не живет вообще, коли решит врозь».
Оставь город себе
Оставь город себе, мой царь, но у врат поставь