Заговор «Аквитания»

Ладлэм Роберт

– Приходи попозже, старина. Сейчас тут ничего нельзя искать.

– Э-э-э? Что? – Реб поднес к уху руку, повернув при этом кольцо на среднем пальце и нажав на крохотный выступ на нем. – Теперь я слышу уже не так, как прежде, господин охранник. Что вы сказали?

Человек бросил взгляд на воду – вдалеке уже слышался шум мощного мотора – и шагнул вперед.

– Убирайся отсюда! – крикнул он почти в ухо Джонни. – Живо!

– Боже мой, да это же Ганс!

– Кто?

– Ганс! До чего же приятно тебя видеть! – Реб обнял немца за шею, как бы собираясь заключить

его в объятия, и уверенно всадил ему иглу в шею.

– Убери свои руки, старая свинья! Никакой я не Ганс. Я тебя и в глаза никогда не видел. Убирайся отсюда, или схлопочешь… пулю… пулю… в лоб!.. – Рука немца скользнула под куртку, да так там и осталась, а сам он, обмякнув, свалился на землю.

– Вам, щурятам, следует почтительнее относиться к старшим, – бормотал Джонни, оттаскивая безжизненное тело в тень, поближе к траулеру на третьем пирсе. – Вы же не знаете, на какого живца мы ловим. Ваши отцы в этом разбираются, но куда вам до них! А мне-то они как раз и нужны, ваши папашки поганые!

Реб забрался на борт траулера и устремился в носовую часть. Моторный катер направлялся прямиком к четвертому пирсу. Джонни раскрыл свой чемоданчик и, приспосабливаясь к темноте, какую-то долю минуты изучал орудия своего труда. Затем он извлек из чемоданчика фотокамеру с цейсовским телеобъективом, разработанным немецкими специалистами еще во время Второй мировой войны для съемок союзнических позиций, который и по сей день оставался лучшим из всех подобных приборов. Включив на секунду моторчик кинокамеры, Реб с удовлетворением отметил, что работает он отлично, как ему и положено. Он слишком долго играл в смертельно опасные игры, чтобы совершать дилетантские ошибки.

Подобно киту-убийце, огромный катер скользнул к пирсу. Тросы были наброшены на причальные тумбы, и, как только пассажиры начали сходить на берег, Джонни Реб приступил к съемкам.

– Радость моя, это Татьяна. Никак не могу связаться со своим парнем.

– Отель «Алгонкин» в Нью-Йорке, – отозвался спокойный женский голос. – Телефон [phone]. Спросить Питера Маркуса.

– Милейший сукин сын, а? – поинтересовался Джонни Реб. – Простите за выражение, мэм.

– Я и не такое от тебя слыхивала, Реб. Это – Энн.

– Черт побери, детка, что же ты раньше молчала? Как дела, солнышко?

– Борюсь по мере сил со старческим маразмом, Джонни. Я-то, ты знаешь, давно вышла из игры. Просто выручаю старого друга, в виде любезности.

– Старого друга? Да если бы не Пит, я б как пить дать заарканил тебя!

– Зря ты отказался от этой идеи, Реб. Меня не было в его колоде, а игра для него важнее всего. Ты был самым ловким во всей этой банде, чуть более скрытным, чем остальные, но очень ловким. А что поделываешь сейчас? По-прежнему «джентльмен Джонни Реб»?

– Я всегда старался следить за своим обликом, Энни. Будет ли мне дозволено позвонить тебе, если мы выберемся живыми из этой заварушки?

– Не знаю, Реб, что у вас там за заварушка, но знаю, что мой телефон у тебя есть.

– Ты льешь бальзам на мои раны, солнышко!

– Мы

постарели, Джонни, но, мне кажется, ты не хочешь этого понимать.

– И никогда не пойму, детка, никогда.

– Держись, Реб. Жаль будет, если и ты пропадешь ни за грош.

Телефонистка отеля «Алгонкин» была неумолима.

– Простите, сэр, но мистера Маркуса в его номере нет, и он не откликается на вызов.

– Я позвоню попозже, – сказал Реб.

– Простите, сэр. Номер мистера Маркуса не отвечает, и он не отзывается на вызов по радиосети отеля. Я полагаю, это с вами я говорила несколько часов назад, сэр. Номер мистера Маркуса по-прежнему не отвечает, поэтому я взяла на себя смелость позвонить в регистратуру. Он не выписывался и не оставлял номера, по которому его можно было бы разыскать. Может быть, вы оставите ему записку?

– Думаю, я так и сделаю. Записывайте: «Оставайтесь на месте, пока я не позвоню. Или позвоните сами. Очень важно». Подпись – «Татьяна З.». Диктую по буквам: т-а-т…

– Да, сэр. Благодарю вас, сэр. «Зэ», сэр?

– Как в слове «зараза», мисс. – И Джонни Реб, звонивший из Куксхавена, повесил трубку. Во рту ощущалась неприятная горечь.

Эрих Ляйфхельм устраивал гостям деловой завтрак за своим любимым столиком в ресторане «Амбассадор» на восемнадцатом этаже отеля «Штайгенбергер» в Бонне. Из окон огромного элегантного зала открывался вид на город, реку и лежащие за нею горы, и столик располагался так, чтобы можно было наслаждаться этим чудесным зрелищем. Стоял ясный безоблачный день, и северное рейнское прибрежье сияло во всей своей красе.

– Никогда не устаю любоваться этим великолепием, – обратился бывший фельдмаршал к троим своим гостям, указывая энергичным жестом на огромное окно. – Я хотел, чтобы вы увидели это перед возвращением в Буэнос-Айрес, который, должен заметить, я считаю одним из прекраснейших городов мира.

К столику подошел метрдотель и с почтительным поклоном сказал Ляйфхельму:

– Вас просят к телефону, герр генерал.

– Мой адъютант за пятьдесят пятым столом, – небрежно отозвался Ляйфхельм, хотя его пульс сразу участился: возможно, подумал он, звонят из Страсбура по поводу пастора. – Уверен, что он сможет решить проблему.

– Джентльмен у телефона настаивает на личном разговоре с вами. Он просил передать вам, что звонит из Калифорнии.

Извинившись перед гостями, Ляйфхельм поднялся с места:

– Ну что ж, дело есть дело, не так ли, господа? Извините меня, это не займет много времени. Пожалуйста, еще вина.

Метрдотель поклонился и добавил:

– Я велел переключить звонок на мой личный кабинет, герр генерал. Это прямо в фойе.

– Правильно. Благодарю вас.

Проходя мимо столика номер пятьдесят пять, Ляйфхельм чуть заметно покачал головой. Одинокий посетитель за этим столом кивнул в ответ, подтверждая приказ не вмешиваться. За всю богатую событиями карьеру военного и политика этот кивок оказался одной из самых горьких ошибок фельдмаршала.