Заговор дилетантов
Шрифт:
— Вот чертова баба, вечно сует свой нос куда не следует, — ругнулся Миша, впрочем, довольно беззлобно.
— Не отвлекайся, — я не позволила Мише слишком уж углубиться в эту тему. — Ты так и так сказал, кто же это меня ждал.
— Офицер из петербургского отделения контрразведки. Я имел с ним несколько бесед, когда ездил в столицу, а теперь он прибыл в Москву, чтобы вплотную заняться делом Крюднера. Я очень рад, что командировали именно его. Насколько я успел заметить, человек он прямой, достойный доверия, в прошлом — кавалерийский ротмистр, воевал в Маньчжурии.
— Неужели к нам приходил Платон Васильев? — не удержалась я, забыв,
Миша замолчал и сделал долгую, как у актеров Станиславского, паузу.
— Да, к нам приходил господин Васильев, — подтвердил он наконец каким-то странным тоном и добавил. — Леля, а все-таки, где ты была?
— Дорогой, твоё любопытство порой становится совершенно несносным. Позволь мне, как пишут в романах, «с этими словами удалиться в спальню». И не говори, что еще слишком рано, чтобы туда удаляться.
У меня завтра трудный, но интересный день — я полагаю, что еще пару кусочков нашей головоломки удастся поставить на место, от чего и общая картина несомненно прояснится. Так что я хочу лечь спать пораньше, чтобы завтра скорее наступило.
Но одного желания поспать пораньше, конечно же, совершенно недостаточно, чтобы сразу уснуть. Я лежала в темноте, натянув на голову одеяло, и размышляла обо всех последних событиях. Мне хотелось просеять все, что я узнала о шпионаже и убийстве Крюднера, через мелкое сито и посмотреть, что там останется. Как ни крути, когда я пыталась откинуть несущественную шелуху случайных фактов, оставалась в итоге всегда Лидия.
Если прежде, думая о Лидии и ее несчастьях, я чувствовала, как мое сердце захлестывает доброта и желание помочь, теперь, когда истинность этих несчастий оказалась сомнительной, моя доброта стала увядать, как букет полевых цветов, забытый на солнцепеке (как все-таки приятно в начале бесконечной зимы вспомнить о таких вещах, как полевые цветы и яркое солнце!).
Кажется, у всех лиц, связанных с делом Крюднера, давно появилось подозрение, что Лидия замешана в убийстве своего хозяина и шпионаже, и только я почему-то долго не могла прийти к этому очевидному выводу. И при этом еще имею слабость втайне считать себя умной женщиной! Да, как ни отрадно пребывать в подобных иллюзиях, переоценивать себя не стоит…
И все же, эта девушка всегда казалась мне такой симпатичной, скромной, трудолюбивой и, вообще, средоточением множества достоинств… Да, в наши дни по внешности о людях судить невозможно. Самые симпатичные люди вдруг оказываются наделенными такими пороками, какие и вообразить-то себе трудно. Прискорбно все это, весьма прискорбно.
Конечно, я пока руководствуюсь только своей интуицией, а для обвинения человека нужны улики. Улики, улики… Но недаром же в Москву прибыл офицер контрразведки, и, наверное, он и улики раскопает — у него к этому делу явно больше интереса, чем у полицейских агентов из Сыскного. Легонтов прямо сказал, что не хочет прежде времени открывать карты контрразведки. Стало быть, какие-то козырики контрразведка припасла.
А если Лидия вообще была главной в этой шпионской шайке? Может быть, хрупкая, скромная девушка на самом деле тверда, как сталь, и остра, как бритва? Ведь загадочный Николай Петрович говорил мне в Берлине, что о германском агенте по кличке Пфау, или Павлин, практически ничего не известно. Почему бы Лидии не оказаться этим самым Пфау? Наверное, резиденту германской разведки очень удобно скрываться под личиной маленькой
Господи, какого же я валяла дурака, когда думала, что оказываю покровительство бедной девочке, попавшей в беду, а на самом деле позволила сделать из себя послушную марионетку, помогающую хитрой авантюристке обделывать свои делишки!
— Леля, что с тобой? — на пороге спальни в квадрате света, врывающемся из соседней комнаты, стоял Михаил. — Ты заболела?
— Почему ты так решил? — Я приподнялась над подушкой и почувствовала, что мои щеки и вправду горят.
— Ты так стонала! Я знал, что прогулки в такую погоду добром не окончатся.
— Миша, попроси, чтобы мне погрели молока. Я и вправду как-то нехорошо себя чувствую.
Теплое молоко позволило мне успокоиться, и я снова попыталась уснуть, для чего по своей привычке принялась воображать некие умиротворяющие картины.
На этот раз, признаюсь, мне и в голову не пришло воображать себя на смертном одре — такие дурного тона выдумки можно посчитать забавными только на фоне абсолютно спокойной и благополучной жизни, когда болезни, страдания и смерти кажутся чем-то совершенно нереальным. А когда их и в окружающей действительности достаточно, лучше сосредоточиться на овинах родной природы, столь милых сердцу истинного патриота, проводящего праздный досуг в борьбе с иностранными шпионами.
Вот, например, как славно представить себе какой-нибудь уединенный, всеми забытый уголок вдали от суетных больших городов… Летний вечер на реке, пелена тумана, цепляющаяся за темнеющие над водой ивы, густой ночной тон неба, и только на западе тлеет еще последняя розоватая полоска, которая становится все бледнее и бледнее и медленно тает в сумеречном лесу… Зеленоватые звезды складываются над головой в знакомый ковшик Большой Медведицы, и еще одна, совсем одинокая звездочка зажигается где-то в окне далекого домика, светясь во тьме желтым, как первые нарциссы, светом. А лодка, чуть покачиваясь, плывет по тихой реке, и темные волны шлепают в ее борт. Покачивается, покачивается лодка, и укрывает ее туман…
Утром, проснувшись, я почувствовала себя вполне бодрой, энергичной и готовой к новым приключениям. Михаил сладко спал, и я с чистой совестью решила не брать его все-таки с собой на Немецкую — зачем будить человека ни свет ни заря ради такого сомнительного удовольствия, как визит к фрейлейн Танненбаум?
Наскоро умывшись и уложив с помощью сонной Шуры волосы, я уселась выпить кофе, когда верный своему слову Легонтов заехал за мной, чтобы отвезти в Лефортово. Он был до синевы выбрит, благоухал одеколоном (марки «Наполеон» парфюмерной фабрики Брокара, как я теперь смогла легко определить) и вообще поражал элегантностью. Но взгляд его при этом сверкал совершенно маииакальным блеском.
— Здравствуйте, Александр Матвеевич! Вы дивно выглядите. Наверное, такой вид был у Бонапарта, когда он собирался потрепать русскую армию под Бородиным.
Не иначе как от запаха одеколона «Наполеон» ко мне на язык подвернулся столь неоднозначно-двусмысленный комплимент…
Благодарю вас, — ответил Александр Матвеевич. — Хотел бы и я сказать вам что-нибудь столь же приятное, но в восемь утра любезности получаются у меня плохо. За завтраком только женщина способна быть остроумной.
Я пыталась усадить своего гостя к столу, но Легонтов объяснил, что на улице в экипаже нас ждет господин Васильев.