Заговор дилетантов
Шрифт:
— Елена Сергеевна! — окликнула меня Лидия. — Пожалуйста, не говорите никому на Рождественке, что я под арестом. Там и так уже был обыск и, наверно, поползли сплетни. Но мне будет очень неприятно, если все соседи узнают, что я под арестом. Обыск есть обыск, это с каждым может случиться, а арест — это арест…
Пообещав и это, я наконец покинула гостеприимную Новинскую тюрьму (не дай Бог когда-нибудь насладиться этим гостеприимствим полной мере) и поспешила на улицу.
До дома мне было два шага — через Собачью площадку и Спасопесковский переулок я, даже без извозчика, пешком, дошла бы десять минут. Но что делать, если я дала слово отправиться на Рождественку
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Творение Густава Карла Юлиуса Гельриха. — Глупые привычки коренных москвичей. — План квартиры, вычерченный рукой хозяйки. — Аромат духов «Инимитабль». — Ворона в павлиньих перьях. — Чистый блеф. — Кто в Москве верит в шпионов? — Пузатый хрустальный графин.
Еще совсем недавно Рождественский бульвар не считался особо респектабельным местом — он выходил к Трубе, печально знаменитой Трубной площади, месту, кишевшему дешевыми проститутками и разнообразным жульем. Но уже лет десять как Рождественку стали застраивать красивыми современными домами с роскошными квартирами, да и Трубу московская полиция подчистила, изрядно проредив ее обитателей, и теперь Рождественский бульвар значился среди вполне пристойных мест обитания, а вскорости обещал стать еще и престижным… Пожалуй, сейчас самое время обзаводиться недвижимостью на Рождественке, пока цена на нее не взлетела до небес.
Дом, в котором находилась квартира Лидии, был мне хорошо знаком — длинный, шестиэтажный, с высоким, доходящим до третьего этажа рустом. Строил его Густав Карл Юлиус (или, как называли его в Москве, Густав Авгуомич) Гельрих, чрезвычайно модный архитектор, кстати, уроженец города Гамбурга. В этом году были завершены две его постройки — великолепные дома на Петровке и на Пречистенке, увидев которые, я решила ознакомиться и с прочими творениями Гельриха, для чего и предприняла в октябре экскурсию по Москве, полюбовавшись среди прочего и домом на Рождественском бульваре.
По сравнению с пречистенским домом, квартиры в котором уже облюбовала для себя московская ветвь ювелиров Фаберже, рождественчкий был чуть-чуть поскромнее, но тоже, несомненно, хорош и отмечен чертами знаменитого гельриховского стиля — стройные эркеры по фасаду были почти визитной карточкой мастера…
Я вошла в дом, смотревший окнами фасада на черные ветви деревьев на заснеженном бульваре, разыскала привратника, предъявила ему записку Лидии, получила ключи от ее квартиры и поднялась на третий этаж. На медных табличках дверей мелькали в основном немецкие фамилии. Ну что ж, это может быть и неплохо, что приличная публика, не имеющая своих корней в Москве и потому не связанная исторически ни с каким другим районом города, обживает эти возрождающиеся места…
Это мы, коренные москвичи, все глупо держимся за камни старых улиц, по которым ходили когда-то наши деды и прадеды. Один мой приятель, обедневший аристократ, снимает под жилье чердак на Остоженке в запущенном, почти рушащемся доме, и при этом с гордостью объясняет: «Я не могу никуда переехать, наш род живет на Остоженке со времен Ивана Грозного, когда царь взял эти дома в опричнину и наделил ими доверенных
Оказалось, что дверь квартиры Лидии заперта всего лишь на один замок — тот, который автоматически срабатывает при захлопывании. Вероятно, полицейские, производившие обыск в жилище Лидии, поленились как следует закрыть все замки и просто хлопнули дверью уходя, в расчете на английский замок.
Я вставила в замок подходящий ключ, и дверь легко и бесшумно раскрылась, даже петли не скрипнули. Что тут удивляться — Лидия была под покровительством такого умельца, как господин Крюднер. Естественно, что все, связанное с техникой, в этом доме работает идеально.
Из глубины квартиры мне в лицо ударила свежая струя аромата духов «Инимитабль» (кажется, недавно я уже учуяла у кого-то из знакомых дам тер духи, но сейчас не могла вспомнить — у кого именно). Мне осталось только войти и осмотреться в чужой квартире.
Я-то, глупая, удивлялась, почему в комнате Лидии в моем пансионе царил такой аскетизм — оказывается, ее настоящий дом был здесь, на Рождественке. Тут-то взгляд ее и отдыхал среди предметов, любезных немецкому сердцу — фарфоровых и мраморных ангелочков мейсенского фарфора, салфеток с золотой бахромой, вышитых думочек тонкой работы и картин в массивных позолоченных рамах. Изображались на картинах преимущественно обнаженные и полуобнаженные красавицы с необычайно розовой кожей, возлежащие на каких-то оттоманках… Позы некоторых красавиц были детально скопированы Лидией на тех памятных фривольных фотографиях из альбома, видимо, они полностью отвечали ее представлениям о прекрасном…
Впрочем я вовсе не желала надолго здесь задерживаться и любоваться обстановкой. Моя задача побыстрее выполнить поручение Лидии, а вовсе не разглядывать венер, украшающих стены ее жилища. Предметы, необходимые для тюремной передачи, находились преимущественно в спальне — в шкафу и в комоде.
Чтобы сориентироваться, я развернула план квартиры, вычерченный рукой хозяйки, и с его помощью быстро нашла коридор, который должен был довести меня в спальню. Судя по всему, мне нужно было свернуть налево и дойти до предпоследней двери.
Запах «Инимитабля» становился все ощутимее. По пути в спальню я не удержалась и заглянула в приоткрытую дверь комнаты, из которой тянуло духами.
Картина, представшая в дверном проеме, как в раме, показалась мне совершенно невероятной — в комнате был задран ковер, находившиеся под ним паркетины вынуты, обнажая замаскированный тайник. Какая-то женщина в шляпе с перьями, низко склонившись, вытаскивала из тайника пачки денег, перевязанные крест-накрест простой бечевкой.
Так, стало быть, полиция провела обыск кое-как, спустя рукава, а если что и обыскали добросовестно, то только то, что на самом виду. Паркет, судя по всему, полицейские не простукивали и тайник не обнаружили, зато воровка, которой было известно о тайнике, заявилась сюда …
Даже не успев подумать, что мне теперь следует делать и стоит ли вообще себя обнаруживать, я прервала увлекательное занятие дамы строгим вопросом:
— Что вы здесь делаете, мадам?
Особа вскрикнула, выронила красную пачку десятирублевок и выпрямилась. Это была Лизхен Эрсберг…
На короткий миг в глазах Лизхен мелькнул испуг, и тут же она вновь продемонстрировала хорошо знакомую мне способность делать собственный взгляд неуловимым. Ее глаза загадочным образом разбежались в разные стороны.