Заговор графа Милорадовича
Шрифт:
Но с вечера 12 декабря Николай мог и сам кое-что спланировать — это, кстати, единственное оправдание той задержке в проведении присяги, которая произошла после 12 декабря.
Николай I был не в силах полностью предотвратить восстание, но, зная теперь его руководящую идею, мог сам назначить момент возможного начала бунта каждого воинского подразделения: коль скоро взбунтовать гвардейцев можно было только угрозой якобы измены и новой присяги, то и подняться на восстание солдаты могли только после приказа о присяге — но не ранее того — об этом мы уже упоминали.
Строго говоря, руководящая идея восстания вытекала еще из угроз Милорадовича, многократно повторявшихся.
Инициатива всех последующих событий, таким образом, с вечера 12 декабря полностью принадлежала Николаю.
В результате ему даже сошло с рук то, что все дальнейшие мероприятия он откложил на раннее утро 14 декабря, продолжая дожидаться брата Михаила. Его поведение все же свидетельствует не о самой большой государственной мудрости, ибо и в эту ночь, и в предыдущую, когда происходила встреча Николая с Ростовцевым, покой царского семейства стерег внутренний караул под командованием ярых заговорщиков: в ночь на 13 декабря — М.А.Бестужева, а в ночь на 14-е — князя А.И.Одоевского, известного поэта.
Интересно, что данная ситуация никак не предусматривалась планами руководителей заговора, а сами караульные начальники не решились ни на какую импровизацию. Все это — ярчайшее свидетельство разброда мыслей и чувств у горе-революционеров, а также отражение крайней хлипкости их замыслов, основанных на примитивном обмане солдат, который можно было ввести в дело лишь при самой благоприятной для этого обстановке. Сейчас же, в тихо спящем дворце, заговорщикам ничто не светило.
А ведь когда 11 марта 1801 года убивали Павла I, то ситуация для заговорщиков была ни чуточки не легче. Но Пален с Беннигсеном были настоящими, а не опереточными злодеями, и не чета Трубецкому с Рылеевым!
Тот же упрек в определенной степени можно адресовать и Милорадовичу!
В результате мер, продуманных Николаем, планы заговорщиков оказались разрушены: чиновники всех важнейших государственных учреждений — в том числе Сената, который заговорщики намеревались арестовать и подчинить себе, чтобы придать видимость законности собственному правительству — начинали принятие присяги в 7 часов утра 14 декабря и успевали разъехаться по домам еще до начала присяги гвардейских полков. Последние уже не имели практических шансов кого-либо арестовывать, хотя после полудня 14 декабря едва не арестовали самого Николая I — обе стороны оказались совершенно не готовы к такой возможности.
О своем плане Николай Павлович уведомил генерала Воинова днем 13 декабря, поручив ему техническое обеспечение сбора гвардейского руководства на инструктаж к тем же 7 часам утра 14 декабря. Вслед за тем был приглашен митрополит Серафим и предупрежден о предстоящих событиях — включая время присяги Синода. Кроме того, как упоминалось, Николай условился с П.В.Лопухиным о сборе Государственного Совета на вечер 13 декабря.
Вот Милорадовича и А.Н.Голицына почему-то уже нет в этом узком списке доверенных людей!!!
Вину за полный проигрыш восставших еще до начала выступления некоторые историки возлагают на «предательство» Ростовцева — и они недалеки от истины. Только виновен в этом не один Ростовцев, но и Рылеев и Оболенский, которые его послали к Николаю. В какой-то степени должен разделять эту вину и Милорадович — его настойчивые угрозы тоже сыграли роль предупреждения: попытка декабристов подражать ему только завершила дело, обеспечив его бессмысленный
Но мнение историков — это все же мнение историков, и изменять прошедшие события не во власти историков (хотя некоторые небезуспешно и пытаются!). Гораздо важнее то, как поступок Ростовцева был расценен современниками, еще имевшими возможность на него среагировать — и вот это-то и оказалось самым интересным!
Николай Павлович в очередной раз ошибся, отметив индифферентное отношение Милорадовича, на этот раз — к «миссии Ростовцева»; на самом деле тот среагировал — и еще как!
Появление Глинки посреди собрания заговорщиков — вопреки всем правилам конспирации! — могло быть вызвано только чрезвычайными обстоятельствами.
Какую весть Глинка принес с собой к Рылееву и остальным — никем не засвидетельствовано. Очевидно, он выложил ее Рылееву один на один — как это происходило и раньше. Но вот потом Глинка пробыл на совещании у Рылеева достаточно долго, молча и внимательно слушал, а затем, по показаниям Рылеева, явно его выгораживавшего (в отличие от остальных, которых Рылеев усиленно топил), предупредил: «Смотрите, господа, чтоб крови не было!» — в ответ на что Рылеев его категорически заверил в принятии всех необходимых мер.
Остальные участники совещания, подтвердив присутствие Глинки, не смогли или не захотели ни подтвердить, ни опровергнуть показания Рылеева о произносимых словах. Все эти люди накануне восстания были, кроме всего прочего, по понятным причинам слишком перевозбуждены.
Между тем, экстраординарный приход Глинки и его многозначительный обмен репликами с Рылеевым позволяют придать логическую основу разнообразным фактам, бьющим в глаза и труднообъяснимым по отдельности: 1) 12 декабря Милорадович спустил декабристам план последовательного присоединения к восстанию одного полка за другим — максимальным образом обеспечивающий возможный успех; 2) Милорадович не стал руководителем восстания, неизвестно когда приняв решние об этом; 3) только 13 декабря Трубецкой был назначен «диктатором»; 3) декабристы непонятным образом отказались от плана Милорадовича, предложенного 12 декабря; 4) 13 декабря Рылеев пообещал Глинке не проливать крови; 5) 14 декабря Рылеев и Трубецкой крайне халатно отнеслись к исполнению своих обязанностей руководителей восстания, а Оболенский, наоборот, слишком рьяно!
Все это нагромождение хорошо известных сведений может быть объяснено очень просто, если вставить еще после пункта 1 провал миссии Ростовцева и последующее изменение Николаем порядка проведения присяги.
Действительно, известно, что Милорадович услышал от Николая рассказ о миссии Ростовцева и прочитал послание последнего; трудно допустить, что и Воинов не поделился с ним свежей новостью о назначенном порядке проведения присяги. Теперь многолетний куратор заговора имел полное право посчитать происшедшее полным и глобальным предательством. Нетрудно разглядеть и его последующую реакцию.
Разумеется он, как почти всякий человек, не стал вдаваться в тонкости того, как его собственное поведение способствовало неуспеху необходимого будущего государственного переворота. Зато теперь он мог взвалить всю вину на Ростовцева, как это сделали, повторяем, многие историки, начиная с Герцена и Огарева. Разумеется, из тех источников, которые были доступны Милорадовичу в тот момент, он не мог и не имел времени однозначно вычислить вероятных сообщников Ростовцева среди руководства декабристов. Но трудно ошибиться, предположив, что его оценка этих деятелей, переданная Глинкой, звучала вполне ясно и внушительно — запомним это обстоятельство!