Заговор графа Милорадовича

Брюханов Владимир Андреевич

К этому выводу легко могли подойти и историки предшествующих поколений, если бы не смущались очевидным фактом не только неучастия Милорадовича в восстании, но и попытки прекратить его, стоившей Милорадовичу жизни.

Несомненно, эта заключительная позиция Милорадовича тоже была результатом его собственных решений. Однако момент, в который он принял такие решения, до сих пор никем не выяснялся. Директивная же ссылка на неизвестного Диктатора, продекларированная Рылеевым и Оболенским днем 12 декабря, вовсе не обязательно должна была соответствовать этой заключительной позиции: ведь они разделялись целой эпохой — полными двумя сутками!

Мотивы, которыми

Милорадович руководствовался, уклоняясь от прямого участия в восстании, достаточно очевидны: он не мог допустить своего морального крушения, обнаружив собственную лживую двойственную роль перед всем царским семейством и другими лицами, которых он мистифицировал по меньшей мере с двадцатых чисел ноября — в том случае, если бы царское семейство оставалось у власти хотя бы даже формально. Едва ли его терзали угрызения совести, и едва ли его мог смутить формальный акт принесения им самим новой присяги Николаю I в ночь на 14 декабря (о чем мы расскажем ниже), что он вполне должен был предвидеть еще утром 12 декабря, если не раньше! Но соблюдение определенных моральных принципов совершенно необходимо для высокого начальствующего лица, сохраняющего свое положение — в отличие, например, от П.А.Палена и его соратников, немедленно изгнанных после переворота.

Очевидно, что Милорадович страховался, стараясь обеспечить сохранение своего служебного положения и в случае неудачи восстания.

Такой подход к делу можно рассматривать как сугубо эгоистический, особенно в сочетании со стремлением погнать заговорщиков на вооруженный мятеж: ведь без этого, как уже упоминалось, Милорадовичу грозило бы просто увольнение как злостного враля и мистификатора!

Но, не игнорируя эгоистических мотивов, согласимся, что сохранение Милорадовича при власти оставалось единственной надеждой для заговорщиков, если бы они проиграли в столкновении 14 декабря или вовсе не решились на выступление и пребывали в полной пассивности: ведь аресты и последующая расправа были неизбежны — это стало очевидным уже после прихода письма Дибича 12 декабря. Стремление же Милорадовича заполучить в собственные руки и Майбороду, и Никиту Муравьева с Захаром Чернышевым подтверждает его намерение подгрести под себя будущее следствие — как было сделано и в 1820–1821 гг.

Разумеется, Милорадович мог бы и рискнуть, выступив самолично с утра 14 декабря во главе восставших — и это, как мы покажем, скорее всего принесло бы и им, и ему успех, и сохранило бы в тот день их жизни. Победа же восстания освобождала его и от всяких моральных обязательств по отношению к царскому семейству, к которому он не испытывал ни малейшего пиетета — как однозначно следует из всего рассказанного. Но, так или иначе, Милорадович на этот риск не пошел!

Еще раз теперь вернемся к указанию на фактор времени: с утра 14 декабря Милорадович исходил из высокой вероятности поражения восстания, а затем выступил напрямую против восставших, а за двое суток до этого его позиция могла быть совершенно иной.

Теперь мы покажем, что она действительно была иной, а затем, еще ниже, расскажем и то, почему она переменилась.

Зафиксировав позицию Милорадовича днем 12 декабря как инициатора мер, обеспечивающих успех или хотя бы старт последующего восстания, мы без труда разглядим его конкретные руководящие действия.

Предупреждать руководителей «Северного общества» просто о грозящих карах, как это было проделано со Свистуновым, не имело никакого смысла: ведь не могли же все они поголовно бежать из Петербурга — да и куда и зачем? Не мог Милорадович полагаться и на их способность самостоятельно принять решение о восстании и организовать его — не

те это были люди, что и подтвердилось целиком и полностью 14 декабря. Следовательно, одного предупреждения заговорщикам о грозящей опасности в данный момент было мало.

Таких предупреждений было мало и в 1821 году — тогда, как мы рассказывали, Милорадовичу понадобилось затратить массу усилий, чтобы добиться фактической амнистии заговорщикам со стороны Александра I.

Теперь амнистия могла исходить только от Николая I, еще не ставшего царем исключительно благодаря упрямству Милорадовича. Но рассчитывать на амнистию со стороны этого самодержца было бы, согласно всеобщему тогдашнему убеждению, просто абсурдом!

Письмо же Дибича исключало возможность избежать последующей ответственности! Следовательно, на повестку дня действительно встал государственный переворот с совершенно четким мотивом, продиктованным этим письмом!

Это и было решением, сначала принятым Диктатором, а уже затем спущенным Рылееву и далее Оболенскому — ведь первый пришел в критический момент 12 декабря ко второму, а не наоборот!

Теперь мы можем вернуться и к вопросу, почему днем 12 декабря заглохло предупреждение о грозящих разоблачениях, так и не поступив к основной массе мятежников.

В какой бы форме Анненков и Арцыбашев ни обсуждали с Рылеевым и Оболенским предупреждение, полученное Свистуновым, или вообще этого не делали, но ни те, ни другие никак не могли распространять его среди всех остальных участников заговора: широкое оповещение об опасности необходимо было веско мотивировать, а потому сопровождать ссылкой на источник предупреждения. Разглашать же среди всех заговорщиков сведения о предупреждении, исходящем от Милорадовича или его приближенных, было и неконспиративно, и непорядочно.

Тем более это относится ко второму предупреждению, полученному от Милорадовича непосредственно Рылеевым, особенно если оно сопровождалось сведениями, исходящими из письма Дибича.

Поэтому два предупреждения, сделанные Милорадовичем — Свистунову и Рылееву, сомкнулись в единое неразрывное кольцо. Последующая гибель Милорадовича сделала эту тайну неразглашаемой в принципе!

Что же касается Свистунова и других кавалергардов, то будучи посвященными в угрозу, нависшую над заговором, значительно более мотивированно и подробно по сравнению с другими младшими офицерами, непосредственно организовавшими выступление 14 декабря, они, в отличие от этих последних, не нашли душевных сил участвовать в столь безнадежном предприятии. Увы, это не спасло многих из них от последующих суровых наказаний!

Учитывая реалии тогдашних личных отношений, нетрудно догадаться, кто был промежуточным звеном цепочки, донесшей 12 декабря предупреждение до Рылеева.

Этот персонаж нам давно известен: прежний адъютант Милорадовича, Ф.Н.Глинка, будучи писателем, поддерживал близкие связи с Рылеевым — также известным автором и, главное, редактором популярного альманаха «Полярная звезда». Именно этим Глинка оправдывал две встречи с Рылеевым накануне 14 декабря, всплывшие на следствии в результате показаний третьих лиц.

Первая из них имела место в конце ноября, а вторая — 13 декабря. После этого Глинке не сладко пришлось на следствии: его арестовали, затем — выпустили, потом снова арестовали и снова выпустили. От суда Николай I его освободил, но уволил на гражданскую службу, и вплоть до отставки в 1834 году его мурыжили по провинции — он служил в Петрозаводске, Твери, Орле. Умер Глинка в 1880 году девяноста трех лет отроду. Его патриотические произведения широко печатались во время Крымской войны и много позже — в 1941–1945 гг.