Заговор князей

Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич

Филипп угрюмо посмотрел на него.

— Так. Ну-ка слезай с коня.

— Зачем? — испугался Данилка.

— Слезай, говорю! — прикрикнул Филипп, и Данилку из седла, как ветром выдуло.

Филипп взял коня под уздцы и сказал Данилке:

— А теперь ступай домой, в шатер, и жди меня там — да чтоб носу никуда не высовывал, понял?

— Понял, понял, только не кричите так, а то люди сбегутся! И к тому же…

Данилка хотел еще что-то добавить, но Филипп поднял коня на дыбы и щелкнул нагайкой.

Данилка мгновенно исчез за углом.

— А теперь, — сказал Филипп Алеше, — веди меня к сотнику Дубине!

… — Уважаемый господин сотник, — поклонился уже переодетый в свое мужское платье Алеша, — Позволь представить тебе дворянина московского Филиппа Алексеева сына Бартенева, соседа, близкого друга и шурина Василия

Медведева. — он поднялся на цыпочки и шепнул сотнику на ухо. — Очень богатый!

— Восхищен! — воскликнул Дубина, — Мне бы десять воинов такого роста и сложения — цены сотне бы той не было! Чем могу служить?

— Позволь мне выразить взаимное восхищение твоей мудростью и воинской славой, о которой Василий целыми вечерами рассказывал нам на Угре.

Дубина зарделся от удовольствия и хотел что-то сказать, но Филипп продолжал:

— И позволь мне в знак симпатии и по случаю нашего знакомства сделать тебе маленький скромный подарок, — он протянул Дубине повод коня, на котором еще недавно сидел Данилка.

— Мне? — поразился Дубина. — Такого коня? Нет, что ты, что ты, я не могу принять такой дорогой подарок, — возразил он, охотно принимая уздечку из рук Филиппа.

— Э-э-э, пустяки, — небрежно сказал Филипп, — у меня этих коней больше чем у тебя воинов!

И громко расхохотавшись своей шутке, так хлопнул Дубину по спине, что тот чуть не упал.

— Благодарю за поистине царский подарок, — растрогался Дубина. — Я всегда любил Медведева и как только увидел его, сразу сказал всем — попомните мое слово, этот парень далеко пойдет!

— Чтоб мне с коня упасть, это точно сказано! — воскликнул Филипп. — Да вот только, кто-то остановить его хочет! Ты ведь знаешь, что он сейчас под стражей.

— Да-да, конечно и если бы я мог что-нибудь для него сделать…

— Йо-ххо! — перебил Филипп. — Клянусь тарпаном — можешь.

— А что же я могу? — слегка растерялся Дубина.

— Послушай меня! — воскликнул Филипп. — Я тебе сейчас все объясню!

… Через час Филипп и Алеша тихонько стучали условным стуком в дверь тихого дома, притаившегося в самом конце маленькой Северной улицы.

Им открыла молодая беременная женщина и, испуганно крестясь, уставилась на Алешу:

— Свят! Свят! Свят! — Что это с тобой? Ты зачем в мужское переоделась?

— Извини, Пелагея, — сказал Алеша, — это до сих пор я переодетым был, а на самом деле я Алексей, человек того самого Василия Медведева.

— Да-да я тебя вспомнил — вышел в прихожую Влас, — ты был вместе с ним и еще один молодой парень, кажется, его ранило…

— Все верно, это Ивашко, он и сейчас еще не оправился от той раны.

— Ну что ж, заходите, коль пришли, — в горницу прошу.

Алеша рассказал Власу о Филиппе, и Филипп обратился к Власу:

— А теперь выслушай меня внимательно, парень. Василий Медведев — человек честный и справедливый. Я говорю так не потому, что он мне друг и шурин. Я говорю так, потому что это могут подтвердить десятки живых людей и даже десятки мертвых, если бы они смогли говорить. Ты — единственный из людей сотника Дубины, что напали на Василия тогда, на купеческом дворе. Ты сам видел, какой Медведев воин, — он не против десяти, он недавно против пятидесяти один стоял и победил. Если бы Василий был таким, каким его теперь хотят представить, ты никогда бы не ушел оттуда живым… Согласись, что ему ничего не стоило тебя убить, но он этого не сделал.

— Это верно, — подтвердил Влас. — Он видел, что я ухожу, и не стрелял в меня.

— Быть может, Господь не зря сохранил тебе жизнь. Это его ребенок? — спросил Филипп Пелагею, кивнув на ее большой живот.

Пелагея закивала головой и, закрыв лицо руками, расплакалась.

— Ты ведь не хочешь, чтобы твой ребенок вырос без отца? — сурово спросил Филипп.

— Да, я не хочу, чтобы мой ребенок вырос без отца! — запальчиво воскликнул в ответ Влас, — я как раз потому и ушел из этого проклятого войска, а вы хотите, чтобы я снова туда вернулся, и чтобы меня там повесили! Так в чем же справедливость ваша? Медведев не убил меня, но теперь я должен прийти к сотнику, подтвердить его невиновность, а потом меня за измену лишат жизни? Так не лучше ли было мне погибнуть той ночью от руки Медведева, не подвергаясь тем пыткам, какие вы мне сейчас устраиваете? Мне всего двадцать семь лет, а я настрадался, будто длинную жизнь прожил! А ведь я никогда никого не трогал! Ни с кем не ссорился!

Я жил тихо и мирно, научился грамоте, стал работать переписчиком у своего хозяина, небогатого дворянина из Одоева. У меня была молодая любимая жена, которая ждала ребенка и, казалось, что жизнь прекрасна! Но у нас там, в Верховских княжествах, постоянно война идет за землю, и князья наши, как у нас говориться, «на две стороны служат» — сегодня Москве, завтра Литве, а послезавтра снова наоборот. Так и мой хозяин служил то одним, то другим, пока не дослужился до того, что напали на нас какие-то люди, да поубивали и самого хозяина и всю его семью и еще много живущих в имении, в том числе и жену мою, так ребенка и не родившую. Я чудом спасся, но чуть не повесился от горя, однако, удержали меня люди добрые. Они же, эти люди добрые потом утешили меня да напоили, чтоб, значит, горе мое заглохло, сами же потом пьяного и беспамятного в войско великого князя Московского записали, а деньги, что мне при вступлении полагались, себе забрали. Чего только не повидал я в том войске! Не знаю, как выдержала душа моя все те ужасы, что вокруг творились — ни копейки жизнь людская не стоит там — одно вокруг — кровь, муки, смерть да разорение. И снова я чуть было не наложил на себя руки, в отчаянии, что не могу так больше жить, да вот повстречалась мне в прошлом году, во время того еще новгородского похода, милая моя Пелагея, такая же как я одинокая — мужа ее ни в чем не повинного московиты просто так, играючи, на улице застрелили. И решил я, что не бывать мне больше в этом проклятом войске, и ни в каком другом, и стал я готовиться к бегству. И как только в этом году прибыли мы в Новгород, тут же сотник Дубина послал нас на Медведева. Я сразу решил — если жив останусь — уйду и спрячусь у Пелагеи, — авось сочтут убитым да позабудут, а потом уйдет войско московское и, может, заживем мы в Новгороде, как люди… И думал уже, что Господь способствует мне — спросите вашего Медведева, он вам скажет — я не стрелял в него ни разу, я все время сзади держался, чтобы, как только случай представится — уйти незаметно. Но уж очень селен оказался Медведев этот — в две минуты со всеми покончил, так что едва успел я ноги унести и только Богу молился, благодаря Его за спасение, а тут — на тебе — вы меня отыскали и теперь требуете, чтоб я обратно в войско пошел. Так вот вам мой ответ — можете меня убить прямо здесь, но я больше к Дубине не пойду и никому из московского войска на глаза не покажусь. А если будете еще настаивать, то я и сам уйти могу — он быстро выхватил из-за пазухи остро сверкнувший нож и приставил к своему сердцу его кончик — Вот ударю сейчас ладонью по черенку, и нету меня! Бог и Пелагея, да будущее дитя поймут меня и простят!

Филипп внимательно слушал этого худого, изможденного, преждевременно постаревшего человека, и все больше убеждался, что он может сделать то, чем угрожает — уж очень глубокое отчаяние горело в его сверкающих глазах.

— Вот что, — сказал Филипп Алеше и Пелагее, — оставьте нас одних, у нас тут серьезный разговор будет.

— Если только подойдете ко мне — вобью нож в сердце — пригрозил Влас.

— А это мы еще увидим, — спокойно сказал Филипп.

Алеша вывел рыдающую Пелагею из горницы.

— Не бойтесь, — утешал он ее, — все образуется. Все будет хорошо, вот увидите.

Но Пелагея не верила, и все прислушивалась, однако ничего не было слышно из-за плотно закрытой двери.

Через полчаса Филипп вышел и сказал:

— Влас согласился дать письменные показания сотнику Дубине о том, что на самом деле произошло в ту ночь во дворе купца Манина. Ты, Алеша поезжай за Дубиной — я с ним договорился и он ждет твоего приезда, а ты, Пелагея, ступай во двор, да зарежь одну курицу — я видел во дворе их больше десятка в клети сидит.

… — Вот такое дело, — печально и тихо говорил Филипп слезающему с коня Дубине. — Бедный Влас получил столько ран, что, думаю, долго не протянет. Но он все написал. Пойдем!

Они вошли в горницу и сняли шапки.

На кровати лежал весь обмотанный кровавыми тряпками Влас и хрипло, тяжело дышал. Свежая алая кровь сочилась из-под повязки на горле.

— А-а-а, это ты, сотник — прохрипел он, увидев Дубину, — хорошо, что ты пришел, я просил этих добрых людей, чтоб нашли тебя. Я не дезертировал и не скрывался, я шел к тебе после того боя, чтобы все рассказать, но на меня напали новгородцы и чуть не убили, а эта добрая женщина подобрала меня, да видно зря — все равно чую — конец мне приходит.