Заговор против «Эврики». Брошенный портфель

Егоров Виктор Георгиевич

— Я тут многих знаю.

— Через два дома от вас живут Пастушенко.

Софья Марковна моргнула, поглядела с удивлением. И по тому, как она поглядела, и по тому, как задумалась на мгновение, словно что-то про себя решая и отчего-то недоумевая, Семен понял, что Софья Марковна была обескуражена.

— Григория Борисовича Пастушенко я знаю, — проговорила она медленно. — И с женой его, Анной Петровной, близко знакома. А их дочка, Ольга, ходит ко мне — берет уроки. Сын Петр вернулся недавно. А откуда — вот этого не знаю.

Софья Марковна остановилась, словно вновь перебирая в памяти и тех, кого назвала,

и то, что знала о них. Недоумение ее росло: что могли сделать эти люди, она старалась хоть что-нибудь припомнить и ничего не находила.

— Хорошая, работящая семья. Григорий Борисович сызмальства на заводе. Ольга — на текстильной фабрике. Нынче поступила в техникум. Анна Петровна — весь день, как заводная, по дому… Петр — в автобазе…

— Вот о нем и надо узнать, — сказал Семен.

— Что узнать?

— Где он был, откуда приехал…

— Попробую, Семен Лукич, — проговорила она неуверенно. — Анна Петровна звала меня нынче. Пойду схожу.

Софья Марковна тяжело поднялась, пошла в дом, на ходу снимая передник. Вышла, принаряженная, не спеша спустилась по ступенькам, подошла к калитке, шаги медленные, грузные, закрывая калитку, оглянулась на Семена, взгляд смущенный, словно хотела сказать: вот ведь как случается…

Солнце опустилось совсем низко, тень от дома шагнула через забор, окна в даче через дорогу красновато светились. Семен испытывал непонятное чувство — чем больше думал он о Пастушенко, тем меньше понимал его. Петр опять встретился ему сегодня. Семен ждал, что он подойдет и заговорит, и уже улыбнулся ему, и шагнул навстречу, но Пастушенко заторопился, заспешил и ушел, настороженно сгорбив плечи. Даже не оглянулся. Он что-то скрывал, глядел кругом встревоженно, чего-то ожидая.

Семен не мог не верить Софье Марковне, она тут не первый год. Было понятно ее недоумение. И то, что смутилась и показалась виноватой, тоже было понятно: жить рядом и ничего не заметить… Значит, Петр так хитер, что ни разу ничем не выдал себя. И как-то не вязалась эта его хитрость с тем, что он делал сейчас. Он избегал вдруг испугавшего его человека. Это шито белыми нитками. Не так ведет себя бывалый, поднаторевший в темных делах человек… Кто он? Что он? Чего он скрывает?

Семена смущала Оля. Сегодня утром, проходя мимо их дома, Семен увидел ее. Она торопливо кивнула ему:

— Я спешу.

И улыбка ее, извиняющаяся, ласковая и тихая, была как неожиданный подарок.

— А вы сегодня не едете?

Семен качнул головой:

— Нет.

Она побежала к вокзалу, в одной руке — сумочка, кофточка — в другой. Семен увидел ее всю: и копну волос, и высокую шею, и неширокие плечи, и крепкие ноги, и неожиданно ощутил, что ему хочется догнать ее, и бежать рядом, смеясь, и стоять с ней в толкучке вагона, и все глядеть в ее серые глаза. Он не сразу понял, почему стоит, ведь девушка уходит, вот свернула за вокзал, вот вбежала в вагон… Ему стало грустно, словно он навсегда потерял ее.

Софья Марковна вернулась уже в сумерках. В саду смутно видны были деревья, и небо над ними посинело, а Семен все сидел на крыльце. Софья Марковна присела рядом:

— Не знаю, как и быть. Не удалось мне выведать, где жил Петр. Уж ты прости, спросить прямиком не решилась, а так все ходили вокруг да около. Говорят, воевал, потом уехал во Владивосток.

— Я

как-нибудь сам, Софья Марковна…

— Сам, сам, — рассердилась она. — Да откуда ты узнаешь сам? Будем уж вместе.

— Вам неудобно.

— Чего уж там — не сладкое дело. Да ведь надо. Завтра приглашала меня Олюшка. Приходи, будто за мной. Там и поговорим.

XIII

Такси летело по Москве. Выехав на белую линию, оно шло, оставляя позади другие машины, а Гертруда Рахими все повторяла:

— Скорей, скорей!

Шофер спросил:

— Опаздываете на поезд?

— Да, да, — закивала она.

Оглянувшись, увидела какую-то машину. Та, догнав, промчалась мимо и остановилась прямо у вокзала. У Рахими упало сердце. Она посидела в такси, расплачиваясь, но из той машины никто не выходил. Там сидел шофер и поджидал кого-то. Рахими сунула деньги в потную руку водителя и, вдруг почувствовав на себе его взгляд, похолодела: “И этот?” Но водитель глядел уже прямо перед собой и, положив руку на рычаг, ждал, когда она выйдет. Она открыла дверцу, выскочила, быстро пошла к вокзалу.

Вокзал жил обычной жизнью. На деревянных диванах сидели и спали люди. Над ними диктор хрипло, сонным голосом называл поезда и часы отправления, а люди сидели и спали, как будто это их не касалось, если кто уходил, его место занимали другие, и все оставалось, как было. Возле кассы толпилась очередь. Рахими постояла и опять почувствовала чей-то взгляд. “Надо взять билет на ближнюю станцию. Пусть думают, что я еду туда. А там я ускользну, и — на скорый…” Она скосила глаза, но ни сбоку, ни сзади никого не было. Померещилось. Нервы… Все-таки билет она взяла не до Баку, а до Серпухова. Поезд отходил в двенадцать. Рахими, взглянув на часы, вышла на перрон. Где-то вдалеке на путях послышался гудок маневрового тепловоза. Свистнула, отходя, электричка. На скамейке, поставив рядом с собой чемодан, сидела беленькая девушка. Рахими подошла, спросила:

— Где тут поезд на Серпухов?

— А вон, — показала рукой беленькая.

Гертруда Рахими была уверена, что ушла от наблюдения, но страх не оставлял ее. Поезд стоял совсем близко. Рахими вошла в вагон и уже в дверях увидела — вслед за ней в тамбур соседнего вагона метнулась темная тень. Человек стоял в тамбуре, ей казалось, она различала его дыхание. Кто-то сзади осторожно тронул за руку:

— Разрешите?

Она посторонилась. Мимо нее в вагон шагнул невысокий паренек в синем помятом плаще, в кепке, вошел, снял с плеча сумку, достал хлеб и колбасу, расположился, как дома.

“Деревенский…”

Страх ее стал проходить.

Всю дорогу до Серпухова она просидела, забившись в угол. В вагон на станциях никто не входил. Паренек, поужинав, задремал. Из соседнего тамбура ее не было видно. За окном вспыхивала редкими огнями ночь. Темнота подступала прямо к вагону, и только неподалеку от насыпи по кустарникам и по земле тянулась еле заметная полоса — отблеск света из вагонных окон.

Рахими прислушивалась, оглядывалась, но напряжение спало, ее клонило ко сну. Положив руки на чемоданчик, она задремала. Разбудил ее резкий голос: