Заговор против маршалов. Книга 2

Парнов Еремей Иудович

Смерть Томского, «запутавшегося в своих связях», как сообщили на другой день, ничем не осложнила мероприятие. Скорее напротив — подбавила непреду­смотренного разнообразия, коим живая жизнь так умудренно отличается от запрограммированных инсце­нировок. Эти признались, те тщатся оправдаться, а Томский... Всяко бывает. Но разве подобная трусость лишний раз не доказывает вину?

Версия была высочайше утверждена, а захоронен­ное на дачном участке тело эксгумировано работниками органов. Жену Томского, старую большевичку Ефре­мову, и сына Юрия отправили в лагерь. Обоих стар­ших

сыновей расстреляли. Важно было подкрепить впе­чатление, что главные разоблачения еще впереди, хотя процесс и приближается к логическому финалу. Собст­венно, это и отвечало долговременным планам, изме­нявшимся в отдельных деталях сообразно обстоятель­ствам. Вышинский видел все слабости, хотя в целом спектакль удался. За исключением Смирнова, роли были отыграны. Досадно, конечно, «военная организа­ция», за недостатком подготовки, прозвучала слабо­вато, можно сказать, под сурдинку, но тут не вина, а беда. Кого дали, с теми и работали. Ни одного имени. Смирнов, Мрачковский — это тени, далекое прошлое. К тому же известно, что в начале тридцатых они были практически изолированы.

Кстати, это не помешало им доставить обвинению немало неприятных моментов.

Когда Вышинский потребовал от Смирнова подтвер­дить свое участие в объединенном центре, тот грубо бросил:

— Какой там центр!

Да, к Ивану Никитичу прокурор испытывал особую неприязнь. Чуть не испортил всю обедню. Кстати, он был единственным, кого, дабы не спутать с другими Смирновыми, постоянно давали с инициалами. Побе­дитель Колчака!

Мрачковский тоже хорош, даром что бывший комиссар. Позер, краснобай... Судьи и те недоуменно переглянулись, когда он брякнул ни с того ни с сего:

— И вот стою я перед вами как контрреволюционер!

Ничего себе?! Да еще и с ухмылкой.

А чего стоит досадный казус с Гольцманом? Сегодня он заявляет, что получил инструкции от сына Троцкого в Копенгагене, в отеле «Бристоль», а назавтра датские газеты с издевательским восторгом сообщают, что «Бристоль» снесли еще в том самом семнадцатом, когда по Зимнему якобы выстрелила «Аврора». Да еще требуют выложить доказательства на стол. Головы надо рубить за такую работу! Ягода еще ответит за такое следствие...

Забрасывая мостик на будущее, Вышинский позволил себе как бы случайно проговориться:

— Не бывший до этого на подозрении в партии комдив Шмидт должен был во время киевских манев­ров убить Ворошилова...

«Не бывший до этого...»— что было написано рукой хозяина, то и становилось законом.

Сурово-озабоченное лицо прокурора, многозначи­тельность его умолчаний, подавленное усилием воли благородное негодование — все должно было под­сказать, что приоткрылась лишь верхушка гигант­ского айсберга, грозящего опрокинуть корабль социа­лизма.

Наконец заключительный день. Смирнов практичес­ки отвергает главные обвинения и, вновь единственный среди всех, не просит о снисхождении. Но это уже не изменит общего впечатления.

Появляются судьи: Председатель Военной коллегии Верховного суда Ульрих, зам. Председателя корвоенюрист Матулевич, диввоенюрист Никитченко. Недолго они просидели в совещательной комнате.

Все стоят, пока Ульрих зачитывает приговор.

Так и есть — высшая мера.

По указу тридцать четвертого года исполняется немедленно.

Сталин желал знать, как встретят свой смертный час бывшие соратники. Ему доложили.

Каменев вел себя мужественно. Зиновьев бился в истерике. Когда тащили по коридору, так кричал, что пришлось впихнуть в первый попавшийся бокс. Лейтенант исполнительской команды кончил его из нагана, прямо там — нервы не выдержали.

Пока Сталин в раздумье прохаживался по кабинету. Ежов заметил на столе книгу в неприглядной бумажной обложке номерного специздания.

Странное совпадение. Это была «Моя борьба» Гитлера, выпущенная для служебного пользования в 1927 году по указанию Зиновьева.

— Нервы? — переспросил вождь. В проклюнув­шемся зерне он угадывал грядущий колос. За жатвой следует посев, затем новая жатва. Смена поколений — это всегда значительно.— Некоторые товарищи любят ссылаться на нервы... Думаю, мы не ошибемся, если скажем, что молодой лейтенант проявил находчивость, и дадим ему орден «Красной звезды».

Перед отъездом в Сочи Сталин вызвал Хрущева. Отчитавшись о положении дел в столице, Никита Сергеевич упомянул о ЧП в одном из комсомольских райкомов: во время ночного дежурства новоназначенный секретарь пытался изнасиловать стенографистку.

— Что собираетесь предпринять? — спросил Ста­лин.

— Снять, конечно, исключить из партии.

Путну арестовали двадцатого. Он уже успел прочесть о начале процесса и сделал для себя опре­деленные выводы. К дому подъехали на новеньком «ЗИСе». Трое поднялись в квартиру, один остался дежурить возле подъезда.

Ожидаешь, внутренне готовишь себя, но такое всег­да застает врасплох. Здоровое тело не верит рассуд­ку, сопротивляется, гонит прочь дурные предчув­ствия.

В первое мгновение Витовт Казимирович ощутил нечто близкое к полуобморочной растерянности, но переборол себя, заставил собраться в комок.

Главный чекист в майорских петлицах собственно­ручно простукал стены, распорядился отодрать скри­певшие при ходьбе половицы. Заглянули в духовку, полезли, грохнув чугунной крышкой, в сливной бачок. Вывалив на пол книги из этажерок, стали брать по одной и просматривать.

Обыск затянулся до позднего вечера. Изъяли все документы, все книги с пометками и дарственными надписями, письма жены. Наталья Павловна хранила их в лаковой, инкрустированной перламутром шкатул­ке вместе с драгоценностями.

— Японская? — спросил майор, забирая все скопом.

Особый интерес вызвала не до конца заполненная анкета устаревшего образца, случайно оказавшаяся в столе.

ГЕРМАНИЯ гор. БЕРЛИН

Должность: военный атташе, оклад: 280 амери­канских д олларов.

Фамилия: Путна

Имя: Витовт

Отчество: Казимирович

Год рождения: 1893