Заговор русской принцессы
Шрифт:
— Питер не такой обходительный, как ты, милый. Часто он бывает так нетерпелив, что занимается этим прямо в прихожей, причем часто в сапогах и при шпаге.
Пройдена половина пути — платье почти развязано. Надо отдать должное остроумию Петра, тот начинал адюльтер без любовной подготовки.
— В сапогах и при шпаге? — удивился Жеральдин, чувствуя, как все более наливается желанием.
Платье было отброшено за ненадобностью. Узкие розовые панталоны с белыми кружевами выгодно контрастировали с ее великолепной кожей.
— Да! При нем всегда находится дубина, он ставит ее в угол прихожей. А шпага
— Стучит по полу? — переспросил Жеральдин.
Руки отыскали тоненькую завязку и потянули ее вниз.
— По полу… А еще он часто бывает со шпорами, и при этом шпоры тоже позвякивают. Получается целый оркестр.
Панталоны были стянуты до колен. Очаровательная Анна Монс приготовила сюрприз — его взорам предстал аккуратно стриженый лобок, как раз в традициях французских куртизанок.
Запрокинув голову, Жеральдин долго не мог отсмеяться:
— Ха-ха-ха! Питер не снимал даже шпаги… Ха-ха-ха! Царь Питер — настоящий кавалер.
— Ишь, как смеется, весело ему, басурман окаянный! — опустил ветки черемухи Терентий.
— Поглядим, как ему далее будет, — злорадно отозвался Илларион. — Везде успевает, гаденыш заморский! И посадских девок потопчет и немок мимо себя не пропустит. Я ведь к Маланье хотел посвататься, — хмуро протянул отрок, тряхнув русым чубом, — так он и здесь успел нагадить! Наобещал всего, заманил ее в березовую рощу и подмял! Теперь к ней и не сунешься, засмеют!
— Засмеют, — сдержанно согласился Терентий, продолжая смотреть на окна. Отрок он был чернявый, с хищным остроносым лицом.
— И сам не пожелал на ней ожениться и другим не дал.
— А девка-то чего?
— Косу с нее срезали и в монастырь отправили. Век теперь ей там доживать.
Окна погасли, и дом мгновенно утонул в темноте. Была видна лишь заостренная черепичная крыша, подсвеченная краешком луны, выбившейся из-за нагромождения туч.
— Кажись, улеглись, — хмыкнул Терентий. — Теперь он от нее до самого утра не выйдет, — предположил он, отмахиваясь от назойливой мошкары.
— Я бы тоже не вышел, — мечтательно протянул Илларион, — окажись подо мной такая баба. Не зря же на нее государь запал.
— Ты про письма-то не позабыл? — строго напомнил Терентий, посмотрев на размечтавшегося приятеля.
Его лицо в лунном сиянии выглядело бледным, отталкивающим. Чем-то он напоминал похотливого языческого божка Леля, каким его обычно рисуют в бранных сказках.
— А то как же, — поднял Илларион взор на приятеля. — Здесь они, при мне. Все до единого.
— А этот Жеральдин не догадался, что у него письма украли?
— Вряд ли. Думает, что где-то их по пьяному делу потерял. А потом, даже если и догадался, так что с того? Не будет же он о пропаже государю сообщать.
— Ну коли так…
Вместо глаз — полыхающие угольки. Илларион едва не перекрестился от накатившего наваждения. И привидится же такое! Он опустил ладонь, поднятую для крестного знамения. В глубоких черных глазах отразился блик заходящей луны. Спряталось светило за набежавшую тучу, и Терентий вновь принял человеческий облик.
Илларион относился к Терентию с осторожностью, даже с некоторой опаской. Кроме злодейских глаз, тот имел еще и поганый язык. Едва пожелает человеку худое, как
— Чтобы ты издох к утру.
Вроде бы сказано было мимоходом, не со зла. А только ночью боярину отчего-то сделалось дурно, и под утро из горла хлынула кровь, которую не могли унять ни иноземный лекарь, прибывший немедля, ни ворожей, умевший заговаривать любой недуг.
Так и выпустил дух без покаяния и божьего благословения.
А старая Марфа Михайловна, знахарка, лечившая травами самого государя, что была призвана во двор боярина вместе с остальными, так и сказала:
— Не обошлось здесь без колдовства!
Вот и посматривал Илларион на Терентия со скрытым страхом. Скажет что-нибудь гадкое всуе, так до утра и не дотянешь…
О своем даре Терентий никогда не заговаривал и прекрасно осознавал его неистребимую силу. Иллариону было ведомо, что дар колдовства ему передала прабабка, известная на всю округу ведунья. Дотянув до века, она умирала в избе под иконами в полнейшем одиночестве, а многочисленная родня невольно топталась у порога, не отваживаясь приблизиться. Угасала старуха в страшных мучениях (плата за сделку с дьяволом), но горше всего было то, что не могла она передать свое урожденное дарование кому-нибудь из ближних родственников. А, стало быть, с ее уходом обрывался родовой колдовской промысел, доставшийся ей от пращуров, корни которого терялись где-то в глубине веков.
Даже с ее кончиной не было уверенности в том, что колдовской талант прабабки не вселится в кого-нибудь из домочадцев, а потому с каждым гнетущим вздохом старухи родственники все дальше удалялись в сени, и только любопытство заставляло их просовывать в щели носы.
— Крышу надо разобрать, — предложил один из внуков, тощий тридцатипятилетний верзила. — По-другому нельзя. Так и будет ее дух кружить, пока кому-нибудь из нас не напакостит. А как дыру у печи разберем, так ее поганая душа через прореху и выпорхнет.
Взяв топоры, он с двумя братьями отправился на крышу избавляться от колдовского наследия. Почувствовав отсутствие старших, старуха вдруг открыла глаза, вперила черные глазищи в пустую темноту и, отыскав в проеме любопытное хитроватое личико Терентия, поманила заготовленным яблоком:
— Поди ко мне, Терентюшка, угощение отведай.
Ни тогда, ни впоследствии, несмотря на долгое вдумчивое самокопание, он так и не смог объяснить себе, какая именно сила заставила его пренебречь наставлениям батюшки с матушкой и двинуться прямиком к постели умирающей старухи. На крыше уже слышался шум. Скоро, не считаясь с возможными потерями, братья примутся рубить крышу, нещадно нарушая ее целостность. У колдуньи оставалось совсем немного времени. И тут неожиданно для себя Терентий почувствовал, что между ним и старухой установилась какая-то духовная связь. Невидимая внешне, но настолько прочная, что противиться ей не хватало более сил. Именно она требовала передвигать ноги, вопреки желанию, подталкивала ближе к кровати, пропахшей нечистотами старухи, заставила схватить протянутое яблоко.