Заговор в Древнем Риме
Шрифт:
Лицо Цицерона вспыхнуло, однако исполненный столь характерного для него сарказма голос никоим образом не выдал его волнения.
— Очень удобно. И с каких же пор наш уважаемый и прославленный полководец Помпей получил право рассылать своих осведомителей шпионить по Риму? Когда я обращался к положениям закона в последний раз, империй проконсула ограничивался пределами вверенной ему в управление провинции. Может, он руководствуется неким новым прочтением книг Сивиллы, [2] о которых мне ничего не известно?
2
Книги
Тем не менее его доводы не возымели на присутствующих должного воздействия. Помпей был слишком популярной личностью, особенно среди простого люда, чтобы слишком глубоко вдаваться в тонкости закона. Бестия наверняка выйдет из этой переделки целым и невредимым. Лишь одно обстоятельство не давало мне покоя: кого из всадников он убил, чтобы добиться расположения заговорщиков? Я дал себе слово в этом разобраться, когда моя жизнь снова войдет в привычную колею.
Однако до этого дня нужно было еще дожить. На заседании Сената Катилина и его сообщники были объявлены врагами народа Рима. Но это было только начало. Время шло, день уже клонился к вечеру, поэтому в зал заседаний внесли лампы. Беспрестанно сновали посыльные, сенаторы отправляли своих рабов либо домой, либо в таверны и продуктовые лавки. Ели сенаторы, стоя на ступеньках курии и не прерывая разговоров.
Государственные писцы отчаянно строчили на бумаге распоряжения, составляемые тут же власть имущими. Приказы о мобилизации летали в воздухе, словно птицы. Магистратам было поручено производить аресты заговорщиков, где бы те ни находились. Нам, младшим магистратам, было приказано организовать ночные дозоры для предотвращения поджогов. Наконец-то, думали мы, что-то делается!
На следующий день схватили многих заговорщиков. Ныне, когда Первый гражданин преобразовал отряды ночных дозорных в настоящую и вполне действенную стражу, может показаться странным, что в те дни, несмотря на чрезвычайное положение, по улицам могло разгуливать множество врагов общества. Тем не менее Катилине с сообщниками удалось без особого труда сбежать из города.
В те времена в Риме не было государственной структуры, чтобы ловить и сажать в тюрьму уголовных преступников. Обыкновенно, когда издавался приказ об аресте того или иного лица, к нему подходил претор или курульный эдил в сопровождении ликторов и приглашал его явиться в суд. Фактическое заключение под стражу совершали ликторы в соответствии с издавна заведенным порядком. Если же арестант оказывал сопротивление, то магистрат обращался за помощью к находящимся поблизости римским гражданам и его доставляли в суд силой.
Поначалу Катилина находил поддержку среди простых людей, особенно разорившихся и нуждающихся. Не так уж много можно нажить врагов, лишив жизни нескольких ростовщиков и пообещав людям освободить их от долгов. Какое-то время бунтовщики свободно перемещались по городу, выступая на каждом углу с речами и создавая угрозу жизни каждому публичному деятелю и члену всякой знатной семьи.
Лишь на третий день после бегства Катилины, когда повсюду распространились слухи о задуманном заговорщиками поджоге и были пойманы на месте преступления несколько поджигателей, обстановка изменилась не в их пользу. Сторонники Катилины к этому времени утратили
В это время на меня свалилось столько забот, что я даже думать забыл и о Катилине, и об Аврелии: был занят организацией отряда ночных дозорных, которые должны были патрулировать улицы в темные часы суток с фонарями и факелами. Когда мы встречались с другим таким же отрядом, во избежание столкновений надлежало выкрикивать пароль. Иногда нам попадались люди Катилины, и тогда мы давали себе полную волю. Разумеется, это было смертельно опасное дело, но каждый из нас, казалось, получал от таких потасовок колоссальное удовольствие. В последующие годы нам представится возможность досыта наесться подобного рода деятельностью. Но тогда, после стольких скучных лет мира и процветания, мы восприняли ее как сущее отдохновение.
Молодые всадники, памятуя о своих воинских традициях, вооружились и по собственной инициативе взялись охранять дома магистратов и известных людей, предотвращая в зародыше замышляемые преступниками убийства. Взирая на эту полуорганизованную и полувоенную деятельность, Цицерон приписал ее к разряду неизбежной необходимости. На следующий день после исчезновения из города Катилины главный глашатай взошел на Ростру, и впервые со дня октябрьского жертвоприношения лошади Форум пронзил его мощный голос:
— Снимайте тогу и надевайте сагум!
Это издавна заведенное обращение, встреченное громом одобрения, означало для римского народа призыв к военной дисциплине. Всем мужчинам надлежало снять с себя гражданское одеяние и надеть красный воинский плащ. С тех пор в Риме больше ни разу не звучал этот клич.
Итак, я облачился в красный сагум и подбитые гвоздями солдатские калиги, однако в пределах городской черты не носил ни меча, ни другого оружия. Вместе с моим старым слугой Бурром, исполняющим обязанности центуриона, я командовал небольшой центурией из пятидесяти ночных дозорных и наслаждался всеми радостями воинской службы, не подвергая себя необходимости покидать город и жить в протекающей палатке. Отец, вместе со своими громилами-слугами охранявший Остийские ворота, все время жаловался на то, что ему не было поручено командование войсками.
В ту пору произошел один случай, который принес мне величайшее удовлетворение. Захваченный в плен сторонник Катилины в ходе сурового допроса признался, что пришел приказ приступать к повсеместным поджогам в городе. В ночь, последовавшую за этим известием, я с десятком своих людей сидел в засаде в Большом цирке. Заметив две темные фигуры людей, которые метнулись под аркаду, я выждал несколько минут и велел своим подчиненным следовать за ними в туннель, где они от нас не уйдут. Сняв калиги, чтобы не выдать себя шумом, и спрятав под плащами фонари, мы двигались по мостовой, словно призраки.
Едва войдя в туннель, мы в один миг достали фонари, и тотчас внезапный свет выхватил из мрака белые, бородатые, искаженные ужасом лица Вальгия и Тория. Они сидели на корточках у дымящегося костра, который еще едва теплился в основании большой кучи мусора.
— Квинт Вальгий и Марк Торий! — выкрикнул я.
Тем временем один из моих людей вылил на пламя ведро воды и потушил его.
— Именем Сената и народа Рима вы арестованы! Следуйте за мной к претору.
Я думал, что они будут сопротивляться, но они принялись плакать и молить о пощаде. С отвращением отвернувшись от них, я обратился к своему центуриону: