Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)
Шрифт:
А у Симановича был Гришка Распутин, у которого сам «любящий» на поводке. Перекупив почти все злачные места в Питере, Симанович обратил свой алчный взор на московскую Хитровку. И вскоре через подставных лиц купил дом на Хитровке у переехавшего в Питер Степанова (потом Ярошенко). Тот самый дом, где находился один из знаменитых притонов под негласным названием «Каторга». И хозяином, разумеется, подставным, сделал того самого буфетчика, который потчевал у себя водкой и печеными яйцами знаменитых гостей Владимира Алексеевича Гиляровского (дядю Гиляя) и Глеба Ивановича Успенского. Перед покупкой этого дома между Симановичем и Распутиным вышла небольшая размолвка. Надо было через питерских влиятельных чиновников
— Хорошо, Григорий Ефимович. Я оставлю, как ты говоришь, эти грязные заботы. А чем прикажете оплачивать ваши счета? Вчера от портного за атлас поступил счет на семьсот рублей. Из овощного ряда на девятьсот рубликов. Бедным просителям велел выдать по пяти рублей каждому… А их было, — Симанович воздел глаза к потолку, как бы подсчитывая, скольким просителям он выдал по пяти рублей.
Распутин скривился страдальчески.
— Ну будя, будя тебе мордовать мою душу. И што ты за гнида такая кусучая, Симанович?! Нешто я против дела прибыльного. Но я знаю эту Хитровку. Погибель там одна для русского человека. А и другого приюта нет. Как же ее не закрыть? И закрыть как же? Вон и Бахрушин пишет самому Государю — негоже смрад разводить в центре стольного города…
— Ну… — Симанович вздернул плечами. — Тогда…
— Ладно, ладно. Отпишу я Маклакову. Снеси ему мое письмо, да на словах скажи, мол, поспешай выполнить. Не то любящему доложу. Это как же лишать народ последнего пристанища?!
А Симановичу и ненасытному легиону еврейской общины, стоящему за его спиной, только того и надо. Они эту записку, написанную полуграмотными каракулями, превратили в могущественное средство обогащения. Они это всегда умели и умеют делать. И никакие самые влиятельные люди, самые высокие инстанции, вплоть до Думы, не могли противостоять этой записке. И Хитровка «процветала» во всем своем ужасном великолепии до самой революции 1917 года.
«И только советская власть, — замечает Гиляровский, — одним постановлением Моссовета смахнула эту неизлечимую при старом строе язву, и в одну неделю в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами; в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочими и служащими. Главную же трущобу «Кулаковку» с ее подземными притонами в «Сухом овраге», по Свиньинскому переулку и огромным «Утюгом» срыла до основания и заново застроила. Приличные дома. Чистые внугри и снаружи… Нет больше заткнутых бумагой или тряпками, или просто разбитых окон, из которых валит пар и несется пьяный гул».
Потом, видно, по иронии судьбы, в районе Хитровки и на Старой площади разместятся центральные органы КПСС. И место из трущобного превратилось в фешенебельное. Вычищенное и вылизанное до блеска. Внешне. По внутреннему же духу каким-то образом сохранившее «славные» традиции духа Хитровки — кто кого сгреб, тот того и…
Так что Хитровка как была самым туманным местом в Москве, так и осталась.
Получив желанную записку от Распутина и отправив ее Маклакову, Симанович тотчас позвонил Витте, имевшему вес в Государственном Совете и в Думе. В записке значилось: «Милай дарагой министр Маклаков прими и помаги нашему другу. Григорий».
Маклаков, только что сменивший на посту министра внутренних дел опального Макарова и еще не вникший путем в дела, лихорадочно соображал, как ему поступить с этой грозной запиской. С одной стороны, он был обязан своим высоким назначением, больше чем кому-либо другому, именно могущественному старцу; с другой — он понимал, что начинать
Такой ход его мыслей знали наперед Симанович и Витте, которого Симанович подключил к делу. Витте порекомендовал Симановичу пригласить и Гинцбурга. Потому что все равно нужен будет человек для практического воплощения идеи. Нужно лее кого-то посылать в Москву в качестве лоббиста в Думе. Чтоб «замылить», затянуть на неопределенный срок решение вопроса о ликвидации Хитровки, на которую положил свой глаз вездесущий Симанович.
Симанович немедленно позвонил Гинцбургу и через час они собрались у Витте, зная, что Маклаков, которому уже вручена записка Распутина, ломает голову над ней и сейчас будет звонить сюда, Витте, чтоб посоветоваться. И точно. Раздался телефонный звонок. Графа Витте просит к телефону министр внутренних дел. Витте, поднимаясь с кресла, бросил многозначительный, победный взгляд на Симановича, — мол, ага! Что я говорил?!
После недолгого разговора по телефону Витте вернулся в кабинет, где его ждали Симанович и Гинцбург.
— Ну вот. Маклаков только что от Коковцева…
— И… — ерзнул в кресле Гинцбург.
— Тот, говорит, поморщился. Но сказал, что этот вопрос — исключительно компетенция министра внутренних дел и Попечительского совета. И, может быть, есть смысл подумать, куда перенести эту Хитровку, если ее невозможно ликвидировать. Думе же, конечно, надо проработать этот вопрос. Но это, сказал он, — Витте валено приосанился, — прерогатива московской Думы… Следовательно, господин Гинцбург, вам и карты в руки.
Расстались они все довольные друг другом.
Вскоре Витте получил с посыльным кругленькую сумму от Симановича. А Гинцбург отбыл в Москву с миссией лоббиста в Думе и с адресом в кармане некоего Михаила Исааковича, родственника Симановича по жене. Того самого дяди Миши, которого Симанович никак не мог припомнить, когда тот гости/, у Руфины.
Гинцбурга не надо было учить. Он сам хорошо знал, как и что надо делать. И когда вопрос с Хитровкой был «замылен» на очередном заседании московской Думы, так что ни пламенные речи русских патриотов, ни сиятельные москвичи не добились своего, он немедленно приступил к реализации плана «Хитровка плюс». Через подставное лицо, через буфетчика в «Каторге», он приобрел самый доходный дом Степанова и взял на учет все доходные и расходные статьи. Перешерстил съемщиков квартир, обслугу, подобрал верных ловких людей и пустил обновленный доходный дом на полный вперед.
Под конец своей полугодовой миссии ему захотелось немного расслабиться, развлечься, прежде чем отправиться восвояси домой. И тут ему услужливо предложили некую княжну. Хитрованскую раскрасавицу, о которой тут ходили легенды. Гинцбург навел нужные справки о ней и с удивлением обнаружил, что она на самом деле княжна. Незаконнорожденная Голощекина. Так гласила легенда Натальи Голощекиной. Высокородные родители ее подбросили на Хитровской площади к подъезду дома Румянцева, Так и стала она Натальей Румянцевой — Голощекиной. Ее вырастила толстая и грубая съемщица квартиры, где квартировали воры, разбойники, крупные грабители и аристократы — нищие. Когда тонконогая красивая девочка выросла, ее развратил некий Степка Махалкин. Потом он загремел в тюрьму, а красавица — «княжна» пошла, как говорится, «по рукам». Правда, ее держали только для высокопоставленных клиентов. И жила она в силу своей исключительной красоты и спроса на нее в благоустроенном, не как все, флигельке на втором этаже.